Элегантность ёжика

Мануэла разинула рот не хуже молодого Пальера, за которого только что заступалась.

– Приятель считает, что Англия, а я, конечно, за Францию. И я сказал ему, что знаю человека, который мог бы нас рассудить. Вы согласны?

– Да, но я пристрастный судья, – сказала я, – мой приговор не будет иметь силы.

– Нет-нет, – возразил Какуро. – Вам не придется выносить никакого приговора. Просто ответьте на мой вопрос: какие, по-вашему, два главных достижения французской и английской культуры? Сегодня мне очень повезло, мадам Лопес, я могу узнать и ваше мнение по этому поводу, если вы только захотите им поделиться, – прибавил он.

– Англичане, – очень уверенно начала Мануэла, но тут же остановилась и, верно вспомнив, что она всего лишь бедная португалка, осторожно сказала: – Нет, сначала вы, Рене.

Я на секунду задумалась.

– У французов – язык восемнадцатого века и мягкий сыр.

– А у англичан? – осведомился Какуро.

– Ну, тут и думать нечего! – заявила я.

– Пуддингкх? – предположила Мануэла, не пожалев согласных.

Какуро от души рассмеялся:

– Отлично, а еще?

– Еще, рустбиф, – сказала она, выговаривая так же старательно.

– Ха-ха-ха, – продолжал смеяться Какуро, – я с вами совершенно согласен, мадам Лопес. А что скажете вы, Рене?

– Habeas corpus[20] и газон, – сказала я, тоже смеясь.

Теперь мы хохотали все втроем, вместе с Мануэлой – ей послышалось «хабискор егозон», и эта бессмыслица ее страшно насмешила.

Опять постучали в дверь.

Просто с ума сойти, вчера до моих скромных апартаментов никому дела не было, а сегодня – нате, пожалуйста, центр вселенной.

– Войдите! – забывшись в пылу разговора, крикнула я.

В дверь заглянула Соланж Жосс.

Мы втроем вопросительно на нее посмотрели, словно были гостями на званом ужине, а плохо вышколенная прислуга посмела нарушить наш покой.

Соланж Жосс открыла было рот, но тут же его закрыла.

Еще одна голова, Паломы, просунулась пониже, где-то на уровне замочной скважины.

Я наконец-то опомнилась и встала.

Мадам Жосс тоже опомнилась и спросила:

– Могу я ненадолго оставить у вас Палому?

Было видно, что ее так и распирает любопытство.

– Добрый день, месье Одзу, – поздоровалась она.

– Добрый день, дорогая мадам Жосс, – любезно отозвался он, встал, подошел к ней и поздоровался за руку. – Здравствуй, Палома, очень рад тебя видеть. Не волнуйтесь, мадам, вы можете со спокойной душой доверить нам Палому.

Вот так одним махом и с величайшей учтивостью он распростился с мадам Жосс.

– Да… конечно… спасибо, – промямлила Соланж Жосс, медленно пятясь и все еще плохо соображая.

Как только она оказалась в холле, я закрыла дверь и спросила Палому:

– Хочешь чаю?

– Благодарю вас, охотно, – ответила она.

И каким ветром занесло принцессу к партийным деятелям?

Я налила ей полчашечки зеленого чая с жасмином, а Мануэла подвинула уцелевшие мадленки.

– А по-твоему, что хорошего изобрели англичане? – спросил Палому Какуро, не позабывший о споре с приятелем.

Палома задумалась не на шутку.

– Шляпу как символ твердолобости, – сообщила она.

– Великолепно, – одобрил Какуро.

Я поняла, что недооцениваю Палому, и решила присмотреться к ней еще внимательнее, но тут опять постучали, и мои мысли заторопились в другую сторону: я вспомнила, что судьба, как известно, трижды стучится в дверь и всех подпольщиков рано или поздно разоблачают.

Поль Н’Гиен, кажется, был первым человеком, который ничему не удивился.

– Здравствуйте, мадам Мишель, – сказал он. – Здравствуйте все.

– А мы, Поль, – сказал Какуро, – окончательно дискредитировали Англию.

Поль вежливо улыбнулся.

– Вот и хорошо, – произнес он. – Вам звонила ваша дочь. И через пять минут позвонит снова.

Он протянул Какуро мобильник.

– Спасибо, – поблагодарил его месье Одзу и встал. – К сожалению, мне нужно идти, милые дамы.

Он поклонился.

– До свидания, – отозвались мы в один голос, как хор благородных девиц.

– Ну вот, – сказала Мануэла, когда он ушел, – одно доброе дело сделано.

– Какое же? – не поняла я.

– Все мадленки съедены.

Мы рассмеялись.

Мануэла посмотрела на меня задумчиво, а потом улыбнулась и сказала:

– Правда, невероятно?

Конечно, правда.

У Рене теперь два друга, и она уже не так дичится.

Но в душе Рене, у которой теперь два друга, зашевелился смутный страх.

Мануэла попрощалась и ушла. Палома без церемоний устроилась в кошачьем кресле перед телевизором, подняла на меня свои большие серьезные глаза и спросила:

– Как вы думаете, в жизни есть смысл?

7. В синих тонах

Приемщица в чистке, когда я пришла туда в первый раз и принесла платье, была прямо-таки оскорблена.

– Такие пятна на таком дорогом платье, – процедила она, выдавая мне синего цвета квитанцию.

А сегодня утром я протянула синюю квитанцию уже другой приемщице. Помоложе и сонной-пресонной. Она долго передвигала туда и обратно вешалки, искала, смотрела и наконец дала мне чудное вишневое платье, запакованное в пластиковый мешок.

– Спасибо, – поблагодарила я и забрала у нее мешок после секундного колебания.