Между четвертым и пятым этажом я столкнулась нос к носу с Сабиной Пальер. Вот уже несколько дней она враждебно и неодобрительно оглядывает мою воздушную прическу. Оцените мою смелость: я больше ни от кого не прячу свою новую внешность! И все же решимость решимостью, а такое пристальное внимание меня не радует. Сегодняшняя встреча не отличалась от предыдущих.
– Добрый день, мадам, – поздоровалась я, продолжая подниматься наверх.
Она ответила мне кивком, уперевшись взглядом мне в макушку, и вдруг, увидев, как я нарядно одета, застыла на ступеньке.
Меня накрыла волна панического ужаса, я покрылась холодным потом, а это грозило испортить ворованное платье отвратительными ореолами под мышками.
– Раз уж вы поднимаетесь наверх, не могли бы вы полить цветы на площадке? – раздраженно осведомилась она.
Напомнить ей, что ли, что сегодня воскресенье?
– Это у вас пирожные? – спросила она неожиданно.
В руках у меня был поднос с волшебными творениями Мануэлы, укутанными в синюю шелковую бумагу, и тут я сообразила, что платья моего ей не видно, что неодобрение мадам Пальер вызвано не моим нарядом, а неподобающим беднячке чревоугодием.
– Да. Вот принесли неожиданно и попросили доставить.
– Тем лучше. Воспользуетесь случаем и польете цветы, – распорядилась она и сердито заторопилась вниз.
Я добралась до пятого этажа и с трудом позвонила в дверь, ведь, кроме подноса, у меня была еще кассета.
Но Какуро мгновенно открыл и сразу забрал у меня поднос.
– Ого! – весело воскликнул он. – Вы, оказывается, не шутили! У меня уже текут слюнки.
– Это Мануэла постаралась, – сказала я, следуя за ним на кухню.
– Да что вы говорите? – Какуро развернул синюю бумагу. – Это что-то сверхъестественное.
И тут я услышала музыку. Она доносилась сверху, из невидимых динамиков, и заполняла всю кухню:
Смерть Дидоны из «Дидоны и Энея» Пёрселла. По-моему, если хотите знать, самая красивая опера в мире. Не просто красивая, а возвышенная. Звуки, сплетенные тесно-тесно, будто стянутые невидимой силой – причем каждый слышен в отдельности и в то же время слит с другими, – тают на грани человеческого голоса и тоскливого звериного крика, но никакому зверю не достичь такой красоты и гармонии. Секрет этой гармонии в особом сопряжении звуков, в том, как размыта отчетливость слов, к какой тяготеет любой язык.
Раздробить шаги, растопить звуки.
Искусство – та же жизнь, но в ином ритме.
– Пойдемте, – пригласил меня Какуро, успевший расставить на черном лаковом подносе чашки, чайник, сахарницу и положить маленькие бумажные салфетки.
Я шла впереди него по коридору и по его указанию открыла третью дверь слева.
В прошлый раз я спросила Какуро: «У вас есть видеомагнитофон?» – Он ответил: «Есть» – и загадочно улыбнулся.
Третья дверь слева вела в маленький кинозал. Стены и потолок затянуты темным шелком, на стене белеет большой экран, поблескивают странные неведомые аппараты, тремя рядами выстроились синие бархатные кресла, точь-в‑точь такие, как в настоящих кинотеатрах, перед первым рядом длинный низкий стол.
– Вообще-то кино – моя профессия.
– Профессия?
– Я тридцать лет занимался экспортом в Европу hi-fi для крупных кинотеатров. Дело очень прибыльное, к тому же я получал от него огромное удовольствие, потому что обожаю электронные игрушки.
Я уселась в удивительно мягкое кресло, и сеанс начался.
Это было неописуемо хорошо. Мы смотрели «Сестер Мунаката» на огромном экране в приятной полутьме, откинувшись на мягкую спинку, лакомясь кексом и блаженно попивая маленькими глоточками обжигающий чай. Время от времени Какуро останавливал фильм, и мы обменивались впечатлениями, говорили обо всем сразу: о камелии, о Храме мха, о нелегких людских судьбах. Я дважды наведывалась в обитель Confutatis и возвращалась в кресло, словно в теплую уютную постель.
Это было краткое выпадение из времени. Когда я впервые узнала это счастливое забытье, возможное только вдвоем? Покою, безмятежности, самодостаточности, которые дает одиночество, никогда не сравниться с вольготным счастьем и свободой каждого движения и слова, которые разделяешь с кем-то. Так когда же я впервые испытала эту блаженную легкость рядом с мужчиной?
Сегодня. Сегодня первый раз.
9. Санаэ
Часам к пяти, наговорившись вволю за душистым чаем, я собралась уходить и, когда мы проходили через гостиную, заметила на низком столике возле дивана фотографию очень красивой женщины.
– Моя жена, – тихо сказал Какуро, проследив мой взгляд. – Она умерла десять лет назад. От рака. Ее звали Санаэ.
– Как я вам сочувствую, – сказала я. – Она очень… очень красивая.
– Да, – согласился он. – Очень красивая.
После минутного молчания Какуро сказал:
– У меня есть дочь. Она живет в Гонконге, у нее уже двое детишек.