Ибо ее написал лишь для забавы блудниц.
Будет виновна сама, если нарушит запрет.
Да не такой уж и вред — развернуть любовную книгу.
Можно о многом читать, но не всему подражать.
Строгой жене иногда приходится видеть готовых
Взоры весталок порой касаются тел непотребных,
Но за такую вину их не карает никто.
Что же Музу мою считают столь непристойной?
Разве мои лишь стихи всех побуждают любить?
В книге мне изменил вкус и талант заодно.
Ах, почему я тогда аргосским взятую войском
Трою не предпочел вновь потревожить стихом?
Фивы зачем не воспел и взаимное братоубийство,
Мне и воинственный Рим предлагал немало предметов:
Подвиги родины петь есть благороднейший труд.
В жизни твоей, наконец, из многих подвигов, Цезарь,
Мог я для песен своих выбрать хотя бы один.
Так бы должны привлекать дух мой деянья твои.
Нет, не заслужен упрек: пашу я скудную ниву,
А для жатвы такой тучная пашня нужна.
Может ли вверить себя океану утлая лодка
Я сомневаюсь и в том, по плечу ли мне легкие строки,
Хватит ли сил у меня даже для скромных ладов.
Если бы ты повелел рассказать, как Юпитер гигантов
Молнией испепелил, я бы не вынес труда.
Цезарь, тебя воспевать должен великий талант.
Я ведь пытался и сам, но понял, что неспособен.
Что святотатством могу славе твоей повредить.
Я возвратился опять к легкомысленным юности песням,
Против желаний моих судьба меня увлекала,
Щедро для будущих кар поводы я измышлял.
Горе! Зачем я учен, зачем родители дали
Образование мне, буквы зачем я узнал!
Видишь к запретной любви в ней подстрекательство ты.
Не от уроков моих научились жены изменам,
Ибо не может учить тот, кто не опытен сам.
Правда, что я сочинял для других сладострастные песня,
Даже в гуще толпы не найти такого супруга,
Кто бы моею виной звался подложным отцом.
Верь мне, привычки мои на мои же стихи непохожи:
Муза игрива моя, жизнь — безупречно скромна.
И позволяют себе больше создателя их.
Книга — не оттиск души, но просто дозволенный отдых.
Если бы целью ее не было ухо ласкать,
Аттий[555] был бы жесток, блюдолизом был бы Теренций
Кстати, я не один сочинял любовные песни,
А наказанье за них только один я понес.
Разве нас не учил сладкогласный старец теосский[556]
В песнях любовь сочетать с полною чашей вина?
Не поплатились ничем Анакреонт и Сафо.
Так и тебе, Баттиад,[557] не вредило то, что нередко
Ты наслажденья свои свету всему поверял.
Светлый Менандр о любви говорит в любой из комедий, —
В чем «Илиады» предмет, как не в мерзком прелюбодействе,
Из-за которого муж в битву с любовником шел?
Речь там в начале о чем? О любви к Хрисеиде, о деве,
Что меж ахейских вождей пламя раздора зажгла.
Рой женихов от жены стал добиваться любви.
Разве не сам рассказал Меониец о том, что Венеру
С Марсом прижала вдвоем к ложу постыдному сеть?
Не от Гомера ли мы узнали также, что странник
Строем и слогом своим трагедия все превосходит,
Но постоянно и ей служит предметом любовь.
Чем знаменит Ипполит, как не мачехи страстью слепою?
Славу, Канака, тебе к брату любовь принесла.
Деву из Писы умчал, гнал не Амур лошадей?[559]
Боль оскорбленной любви беспощадную мать побудила
Кровью своих сыновей острую сталь запятнать.
В птиц обратила любовь царя с любовницей вместе,
Если бы брат не любил Аэрону преступной любовью.
Мы не прочли бы, что вспять солнце погнало коней.
Сцилле безбожной вовек не видать бы высоких котурнов,
Не побуди ее страсть волос отстричь у отца.
Знает, что сделал Эгисф, в чем Тиндариды вина.
Что сказать о тебе, неприступный смиритель Химеры?
Чуть не сгубила тебя царской жены клевета.
Что о тебе, Гермиона, сказать, о тебе, Аталанта?
Ну, а Данаева дочь, Даная и мать Диониса,
Гемон и та, для кого боги удвоили ночь?
Вспомнится ль Пелия зять, Тесей и тот из пеласгов,
Кто на троянский песок первым ступил с корабля?
Неоптолемова мать, мальчик троянский и Гил.
Времени нет у меня перечислить страсти трагедий,
Я успеваю назвать только одни имена.
Есть трагедии вид,[560] снизошедший до пошлого смеха,