Электра

С тех пор как появился Эгисф, Клитемнестра не сидела больше целыми днями в своих покоях. Все время была на виду – в тронном зале, за длинным пиршественным столом, в просторном внутреннем дворе под ярким солнцем. И он вечно вертелся рядом, к матери вплотную, будто связанный с ней незримой нитью. По малолетству я не понимала сначала сплетен, косых взглядов, недоброго шепота у них за спиной. Но со временем все больше ужасалась бесстыдству Клитемнестры. Не боится разве, что ее разденут донага и протащат по улицам, а там уж народ камнями закидает? Пошатнется ли хоть тогда, интересно, непоколебимое самообладание матери? Да только есть ли на это способные? Видно, в том-то и дело, что нет. Отец на войну ушел, всех воинов с собой забрал. И Клитемнестра имеет право царствовать, пока муж не вернется или Орест, возмужав, не примет бразды правления. Наказывать мятежную жену предстояло по возвращении самому Агамемнону. Будь Эгисф силен, я бы еще поняла. Возьми он дворец приступом, завоюй свое место, подчини нас всех своей воле, я бы смогла, наверное, ее простить. Но этот трусливый, робкий призрак, тень моей матери, да и только, этот человек с крысиной мордочкой – он теперь подле нее, он осмелился усесться на трон Агамемнона, могучего правителя?

Первое предательство случилось вскоре после появления Эгисфа – обрушилось на меня потоком ледяной воды. Однажды во дворе Хрисофемида, расправив яркое полотно, вытканное собственноручно, показывала его матери. Изумить этим Клитемнестру не составляло труда – сама она так и не удосужилась толком выучиться ткать, поэтому раздавшееся затем восхищенное бормотание, пожалуй, и не было притворным. Но не только ее неподдельный интерес разозлил меня. Выглянув из-за колонны, за которой пряталась, я заметила его. Эгисф стоял у низкой ограды и кивал, соглашаясь с похвалами. У меня сжалось сердце. А Хрисофемида, моргнув, растерялась слегка, а потом улыбнулась застенчиво – ему улыбнулась.

Я проглотила возмущение. Но сделать к ним хоть шаг не посмела. Стояла как вкопанная: только бы один из них не глянул в мою сторону, только бы не заметили, что я за ними слежу. А отважившись наконец двинуться с места, постаралась ускользнуть как можно тише. Позже я прекрасно овладею этим искусством – крадучись передвигаться по дворцу, сливаться с тенью, будто и нет меня вовсе.

Что я могла поделать? Он вечно был тут как тут, и пусть с матерью мы теперь виделись часто, но наедине – никогда. Поначалу я просыпалась по утрам, рывком садясь в постели, с бешеным сердцебиением – от страшных снов, которых не помнила: какие-то бесформенные призраки тянулись ко мне из мрака. Но дни проходили один за другим без событий, сменялись, выцветая, времена года, ноги Мефепона ослабели и затряслись, тогда как Орест вытягивался вверх и уже уверенно ходил на своих, а война в Трое бушевала по-прежнему – и Эгисф, хоть это казалось невероятным, оставался в Микенах.

Разумеется, я обратилась к Георгосу – к кому же еще? Он ведь мог расспросить отца. Так постепенно все и выяснилось. Оказалось, что среди придворных нет единства. Одни хранили втайне преданность убитому Фиесту и его сыну-изгнаннику, другие были ярыми приверженцами моего отца. Отец Георгоса поддерживал последних. И рассказал сыну, а тот потом – мне, как Фиест обманом завладел Микенами и изгнал Агамемнона с Менелаем и как те, годы спустя, пошли на него войной вместе со спартанской армией и другими войсками, которые собрали вокруг себя, пока жили на чужбине, чтобы в конце концов вернуть свое. Рассказал и что лишь благодаря моей матери, сжалившейся над Эгисфом, мальчишку не убили вместе с коварным отцом.

Но самым захватывающим был рассказ о проклятии.

Я слушала завороженно, а после оглянулась и увидела родной дом другими глазами. Мало того, что дворец наш заложили циклопы, так здесь еще и олимпийские боги бывали, гостили у моих предков. Оказывали праотцам такую честь. В моих жилах и впрямь текла великая кровь, доставшаяся мне от Агамемнона. Но как и во многих прославленных семействах, в моем тоже была нездоровая ветвь, глубоко проросшая и переплетшаяся с благородством. Моего отца боги любили, в этом я не сомневалась. Взирали на него ласково, он ведь повел на войну огромнейшую армию, доселе невиданную. Но недостойные родичи, притязавшие на чужое, запятнали и его. Тантал поддался гордыне, однако его пример не удержал ни Пелопа, ни Фиеста от того же. Агамемнону предстояло устранить эту больную ветвь, отсечь от здорового древа, чтобы наша семья пребывала и дальше в целости и сохранности, не утратив величия живших до нас и избавившись от их подлости. Но отец допустил ошибку. Дал Эгисфу, этому безобразному заморышу, позорившему наш род, вырасти. А теперь Эгисф поселился у нас дворце. И ложится в постель с царицей.

– Почему же мать никогда об этом не говорила?

Георгос важно поглядел на меня.

– В Микенах об этом говорить не дозволено.

Я шумно вдохнула.