Электра

– Он двоюродный брат вашего отца, но ваш отец жестоко обошелся с Эгисфом, совсем еще юным тогда – ненамного старше тебя, Хрисофемида. Обошелся жестоко, как и с вашей сестрой. Он и его бы убил, да я упросила пощадить.

Электра пробормотала себе под нос какую-то невнятицу.

– Что-что? – переспросила я, но она не стала повторять – уставившись в пол, помотала головой. Я вздохнула. – Агамемнон жестокий человек. А Эгисф – добрый.

Как тут еще объяснишь? Вряд ли я найду другие слова, им понятные. Да и потом, разве этого недостаточно?

– Не поиграть ли вам во дворе?

Я поднялась, разгладила измявшийся подол.

Хрисофемида досадливо цокнула языком.

– Электра говорит, солнце слишком яркое и у нее голова разболится.

Я едва сдержала новый вздох. Вечно они сидели взаперти, росли совсем иначе, чем мы с Еленой в Спарте. Мы с сестрой, помнится, часами гуляли у реки, беспечно делились друг с другом своими тайнами, ничуть не опасаясь, что нас подслушают, что нам запретят. Моим дочерям здесь выпало совсем иное детство, но они, похоже, совсем не тосковали по свободе, которой были лишены, это-то и расстраивало меня больше всего. Из дворца не выходили, с удовольствием учились ткать да петь. Будто бы и не любопытствуя, что там снаружи.

Хрисофемида поймет, решила я, а Электра еще совсем мала и легко забудет прошлое. Агамемнона они больше не увидят, об этом я позабочусь. Их ждет новая жизнь, лучше прежней. И очень скоро они к ней привыкнут.

Той ночью я выскользнула из постели и опять направилась во внутренний дворик, где так часто бодрствовала во мраке, пока остальные спали. Лишь однажды меня здесь потревожили – Эгисф, когда явился впервые. Теперь во дворце узнали о его присутствии, и он, должно быть, осмелел, ведь пришел сюда снова – я стояла, вглядываясь во тьму, и вдруг почувствовала, оторопев, как он обнял меня за плечи. Вздрогнула, резко обернулась.

– Зачем ты здесь?

– Зачем ты сюда приходишь по ночам?

Я отстранилась.

– Не спится.

– А может, стережешь?

Я крепко обхватила себя за предплечья.

– Стерегу. Мне нужно сразу узнать, когда война закончится, сразу увидеть сигнальные огни.

– Пусть рабы постерегут. И разбудят тебя, если это случится.

Я покачала головой.

– Никому другому это не доверю.

Он промолчал. Ушел бы уже! Эти часы принадлежали мне, и даже с ним их делить не хотелось.

– Может, вернешься в постель? – спросила я, когда молчание слишком уж затянулось. И почувствовала его обиду, хоть лицо во тьме видела смутно.

– Об Ифигении думаешь?

Я резко вдохнула.

– Всегда думаю о ней.

– И я об отце, – сказал Эгисф, тоже не видевший, к счастью, моего лица. Я опасалась, что презрение на нем отразилось очень уж отчетливо.

Да соизмерима ли утрата родителя с утратой дочери? Не нужен он мне здесь: будет еще сравнивать свое горе с моим!

– Снова и снова вижу эту картину, – продолжил Эгисф.

Как муж мой резко притянул дочь к груди и волосы ее стегнули воздух, как он крепко зажал ей рот рукой, и в глазах Ифигении вспыхнул панический страх. Я видела мысленно его нож, опускавшийся снова и снова, и не было этому конца.

– Но вспоминая убийство отца, я заставляю себя представить нечто иное. Как сам встаю, с топором в руке. Уже не плачу, лежа на полу, а заношу топор и целю Агамемнону в голову.

Мое раздражение поубавилось.

– Продолжай.

– Представляю, как он, встав на колени, молит о пощаде. – Эгисф дышал неровно, говорил все быстрей. – Но щадить его я и не думаю, только смеюсь в ответ. И кончаю с ним тотчас.

Зажмурившись, я ощутила в руках крепко сжатую деревянную рукоять, тяжесть лезвия и замах – сокрушительный, мощный. И не отстранилась, когда Эгисф опять подошел, стиснул пальцами мои предплечья.

– О том, что он сотворил, не думай. Думай лучше, как мы его за это накажем.

Я потянулась к нему, приблизила его лицо.

– Это должна сделать я. В Авлиде еще поклялась после… после всего. Только потому и не бросилась к ней в костер.

Он не спорил. Жарко дышал мне в лицо.

– Возвращайся в постель, – сказала я, уронив руки. – Я тут еще постерегу.

Он чуть помедлил.

– Только не долго.

– Разумеется. Ступай. Я скоро приду.

Но я не пришла. Ночь принадлежала мне, она одна меня утешала. Сближала с Ифигенией, плававшей теперь во мраке подземелий. Но вторжение Эгисфу я простила. Он ведь нарисовал мне столь приятную картину, дал вкусить собственной ненависти. Не так одинока я уже в скорби, не так одинока во гневе.

16. Электра