Электра

– Значит, она хранит это в тайне, надеясь, что люди позабудут. – И покачала головой. – Когда-то боги были нашими друзьями и могут снова стать. Как она могла скрыть от меня такое?

– Одно знаю: говорить об этом запрещено.

Будто стыдное что-то. Благодарность к Георгосу, столько мне поведавшему, не смягчала, однако, пронзительной злости на скрытную мать. Острое жало обиды кололо грудь. Она утаила от меня правду об отце, об испытаниях, выпавших нашему роду. Что еще, интересно, держит она при себе, чего еще я не знаю, а рассказать никто не осмеливается?

– Благодарю тебя, – сказала я Георгосу, надеясь, что он распознает неподдельную искренность моих слов, поймет, как много сделал для меня.

Разумеется, из Авлиды мать вернулась, с головой погрузившись в скорбь. И тогда ей не осознать было того, что осознавала я теперь: боги предназначили нечто роду Атрея. Артемида выдвинула отцу жуткое требование, и Клитемнестра, конечно, обезумела от горя. Это я могла ей простить. Понимала теперь, оглядываясь назад, что не от бесчувствия она пренебрегала мной тогда, просто мука саваном спеленала ее – и не вырвешься. И даже появление Эгисфа… Может, сделав усилие, я и заставила бы себя поверить, что утрата лишила мать рассудка, а он воспользовался этим и обманул ее, зажатую в лютых лапах горя.

Но с тех пор годы минули, так почему она не пришла в себя? И если не пришла по сей день, придет ли когда-нибудь? Я молилась, чтобы отец явился, чтобы война завершилась и победители вернулись домой, – тогда бы он все исправил. Меня грызли сомнения. Что он сделает, узнав обо всем? Тяжесть ее преступления усугублялась день ото дня.

Досада на собственное бессилие клокотала в моей груди, неослабная, неизбывная. Я ничего не могла поделать. От Эгисфа отворачивалась, едва увидев его, ни разу словом с ним не перемолвилась. Поначалу волновалась, как бы мать не начала укорять меня за неучтивость, но она и не подумала, и тогда я поняла, что даже хочу этого. Почему она невозмутимо улыбается и продолжает в том же духе? Вскоре он и сам перестал любезничать, лишь поглядывал на меня молча и с недоверием, а я с отвращением отводила глаза, мать же не замечала ни того, ни другого.

Он осмелел, разгуливал по дворцу как полноправный хозяин. На пальцах его посверкивали золотые перстни отца, на плечах красовались мантии из дорогого сукна, купленные на отцовское золото. Теперь, когда у Мефепона не осталось сил рычать на него и лязгать зубами, Эгисф уже не обходил нас стороной. А как-то раз, проходя мимо пса, дремавшего на солнышке, вдруг пнул его под ребра, прямо в седеющее брюхо.

– Да как ты смеешь? – выпалила я, даже подумать не успев об осторожности.

Мать уже была тут как тут.

– Что такое, Электра?

– Он Мефепона пнул!

Грудь моя возмущенно колыхалась.

– А зачем же пес лежит здесь, прямо на дороге? – сказала она и, взяв Эгисфа за локоть, поскорей увела.

Я рассвирепела от такой несправедливости. С отцовским псом дурно обращаются в отцовском же доме – новое оскорбление вдобавок ко множеству прочих. Я знала, что Мефепон вместе со мной упорно ждет возвращения хозяина, но за годы войны он постарел, и биться его верному, доброму сердцу осталось немного. Когда пес испустил дух, я долго рыдала, поливая его шерсть горькими слезами, пока труп Мефепона наконец не унесли.

Совсем осиротев, я стала избегать их всех еще старательней. Увидев как-то во дворе беседовавших наедине мать и сестру, незаметно отошла в сторонку. Они были так похожи – темные волосы, лоснящиеся на солнце, правильные черты повернутых ко мне вполоборота лиц, – но Клитемнестра держалась прямо, Хрисофемида же почтительно склонила голову. Оживленная мать жестикулировала – одной рукой заправляла выбившуюся прядь и взмахивала другой, подчеркивая сказанное. Хрисофемида стояла неподвижно, слушала внимательно, не поднимая глаз.

– Чего она хотела? – спросила я после.

– Обсудить… мое будущее.

– Будущее?

Сестра покраснела.

– Замужество.

Да разве можно жить дальше как ни в чем не бывало, когда отец наш до сих пор на войне, когда все отложено до его возвращения? Мысль об этом отвращала.

– И кто он?

– Не знаю, пока не знаю. Она просто сказала… сказала, что уже пора.

Хрисофемида беспомощно пожала плечами.

– Что значит “пора”? – Я не могла устоять на месте – пересекла дворик и, подойдя к низкой ограде, оглядела далекие горы. Дыхание участилось, возбуждение и ярость боролись во мне – даже говорить было трудно. – С какой стати она намечает что-то? Выбирает кого-то? Это право отца!

Сестра вздохнула.

– Не могу же я сказать им нет.

– Им?

– Матери с Эгисфом.

– А он-то тут при чем?

Она сердито усмехнулась.

– Он правит Микенами вместе с ней. Как я могу им перечить?

– То есть на кого Эгисф укажет, за того и пойдешь? – взвизгнула я, и она, обхватив себя руками, попятилась.

– А куда деваться?

Я скрипнула зубами.

– Я бы скорей умерла.

Она опустила глаза.

– А я не собираюсь.