Электра

Обернувшись, я окинула взглядом величаво распростершийся позади дворец. Хрисофемида с Орестом остались во дворе – вдруг он уже до них добрался? Зря мы с Мефепоном ушли – пес всех бы защитил. Коленки затряслись – смогу ли побежать, возникни такая нужда? Ах если бы только отец был здесь! Чуть не плача, я сделала глубокий, судорожный вдох, и тут услышала кое-что. Чего не слышала с тех пор, как мать уехала в Авлиду, – звук этот будто исходил из старинного прошлого. Смех Клитемнестры.

Я вжалась в стену рядом с Георгосом. Ощутила лбом его дыхание, а сама и вовсе не дышала, стараясь не издавать ни звука. Мать подошла ближе, и я услышала тихое журчание ее голоса – не натужного, каким иной раз, находя в себе силы, она говорила с нами, а бойкого и живого, словно ручеек. Собравшись с духом, я выглянула из-за угла и увидела Клитемнестру с Эгисфом, гулявших вместе по дворцовым угодьям. Он указывал на впадину долины и горы вдалеке, окидывая взмахом руки широкую дугу, вбиравшую все обозримое пространство. Оба улыбались. А я похолодела, даже под теплым солнцем. Она так давно не смеялась вместе со мной. Я позабыла уже, как звучит этот смех.

Охвативший меня ужас сменялся более устойчивым страхом. Эгисф не кидался на мать с мечом, а прогуливался с ней, будто они лучшие друзья и нет у них никаких забот. Отец же, где-то там, за морем, и знать ни о чем не знал. Все это отчего-то пугало меня еще сильней.

15. Клитемнестра

Как повела бы себя Елена? Вот о чем задумалась я, впервые проснувшись рядом с Эгисфом. Моя сестра, глубокой ночью взошедшая к Парису на корабль, а сейчас сделавшаяся троянской царевной? Иной раз мне представлялось, как ее тащили насильно, а иногда – как она невозмутимо и с достоинством вступила на скрипучую палубу и, высоко держа голову, обозрела новые горизонты. В память о любви, которую когда-то, в Спарте, мы питали друг к другу, я надеялась на последнее, но когда вспоминала, чего стоил мне Еленин побег – жизни дочери, истекшей на песок, в то время как дочь моей сестры была жива и здорова и покинута ею вместе со всеми нами, – то мириться с этим становилось сложнее. Изменилось бы что-нибудь к лучшему, если бы она тогда сопротивлялась, но ее одолели, если бы все дело было в оплошности Менелая, оставившего ее без защиты и покровительства, глупого Менелая, не заметившего алчного блеска в глазах троянского царевича? Если бы она кричала беззвучно под горячей рукой, зажавшей ей рот, пыталась разодрать зубами эту руку в отчаянной попытке вернуться к Гермионе, обнять дочь, остаться с ней и не брать на себя вины за гибельную войну?

Как бы там ни было, в одном я не сомневалась. Пусть даже, когда ее увозили из Спарты, она боролась, лягалась и царапалась, но на чужой, далекой пристани вновь сошла с корабля бесстрастной, царственной Еленой. Я не знала, что бурлит под этой видимостью, и бурлит ли хоть что-нибудь, но чуяла нутром: другим она и шороха не даст услышать. Будет ходить по улицам Трои, словно все там вечно ей принадлежало как законной царевне, и даже если красота ее не заставит горожан падать ниц, жара их подспудно тлеющей злобы она не почувствует, а и почувствует – не встревожится.

Я не понимала уже, любовь испытываю к ней, или ненависть, или то и другое, смешавшись, прокисло, но хотела обрести присущее ей самообладание. Ее уверенность в себе, чтобы идти по жизни безмятежно, не сомневаясь в собственной правоте, как делала она.

Если бы Елена тайком провела во дворец любовника, пока муж на войне, то не лежала бы теперь в тревоге, не решаясь пошевелиться и не зная, что делать дальше. А вошла бы вместе с ним в тронный зал и всякому, посмевшему бы задавать вопросы, ответила лишь надменным изгибом брови.

Рядом шевельнулся во сне Эгисф, повернул ко мне голову. Я затаила дыхание: пусть лучше спит пока. Лицо Эгисфа скрывала тень, под глазами темнели провалы. В мыслях всплыл непрошеный образ: череп его, размозженный топором Агамемнона, – кожа висит лохмотьями, насекомые ползают по оголенным костям.

Сочившийся из окон сквозь занавеси свет теплел, из серого делался золотым. Глаза его, моргнув, открылись. Не Агамемноновы глаза. Хоть Эгисф с моим мужем и делили бремя собственного рода, но похожи не были.

Он протянул ко мне руку. Не Агамемнон, не Ифигения. Я как будто до сих пор оставалась на том голом берегу: рядом горит в костре ее тело, а корабли ушли давно в пустынную морскую даль. Даже передвигаясь по дворцу в Микенах, пробуя выслушать дочерей или внимая плачу маленького сына, я все равно стояла там – в бессильной ярости, не зная, как дальше быть. Зато знала теперь.

– Как будем действовать? – спросил он. Тихо спросил. Кротко. Совсем не по-царски.

– Агамемнон забрал с собой воинов. Всех забрал.

Эгисф глядел на меня пристально.

– Всех до единого?

– Не хотел он, чтобы слава досталась Ахиллу, или Одиссею, или еще кому-нибудь. А только ему. И забрал всех мужчин, способных сражаться, одни старики и мальчишки остались. Никто не сможет нам противостоять.

Он нахмурился.