Электрический бал

Дорогая, милая М., ангел мой, святая! Пишу вам из того же купе, которое несло меня три месяца тому назад в Москву. Только еду я теперь в противоположную сторону.

Поезд уже оттолкнулся от вокзала-близнеца и скользит по направлению к вам. От одного этого душа моя наполняется негой и благодатью.

Однако, признаюсь, скорбно мне покидать этот город. Как хороша Москва в начале лета, вы бы знали! Даже неловко, право, возвращаться в петербургские каменные трущобы.

И вроде не прижился я здесь, я всё одно успел почувствовать себя словно бы родным. Да и возраст… Всё ближе старому человеку степенность деревенская, коей в Москве-старушке хоть убавляй. Снять бы домик в Замоскворечье да дожить, дожить в размеренности и спокойствии. Да только и это уже поздно. Тянет домой, к вам, душа моя, поближе.

Хоть и уезжал я с прискорбием в сердце, да теперь вижу, верю, что скоро свидимся, непременно увидимся. Теперь-то кто нам помешает? Вот уже и поезд ход сбавляет и вещи собирать пора. До скорейшей встречи, ангел мой.

Победоносцев.

* * *

Поезд прогудел и начал замедляться.

Победоносцев отложил перо, взял из оловянной пепельницы сигару и с удовольствием затянулся. Душа его отчего-то необъяснимо пела.

Вагон тряхнуло.

Виктор Георгиевич выдохнул дым и, сощурившись, посмотрел за окно. Пронизывающие занавески лучи солнца играли в гранях рубина украшающего его палец перстня.

За окном желтели барханы. Ветер срывал с их вершин песок, так что казалось, что они курятся.

У подножия расположился восточный город, окружённый кольцами защитных стен. Город рассекал пополам серебряный рукав реки. По реке курсировали крошечные кораблики. На разноцветных улочках можно было различить спешащих во все стороны людей.

Победоносцев раскрыл окно и втянул горячий воздух, который даже отсюда пах навозом и специями.

Вошёл чрезмерно усатый обер-кондуктор и, как бы извиняясь, пожал плечами.

– Что, пора уже? – спросил Победоносцев.

– Такось, подъезжаем уже.

Обер-полицмейстер кивнул и улыбнулся. Гигантские усы его задрались кверху.

Победоносцев взял чемодан и покинул купе. Затем прошёл по коридору и вышел из вагона.

На улице было Нестерпимо жарко. Победоносцеву казалось, будто он с мороза вошёл в парилку. Он снял сюртук, перекинул его через руку и пошёл вперёд, удивлённо озираясь по сторонам. От песка раскалялись и плавились его петербургские туфли, оставляя на каменном перроне чёрные следы.

Он увидел затенённый участок и, пробежав на мысочках, спрятался под его защиту. Тут он обернулся и увидел объект, который отбрасывает тень. Рот его растянулся в изумлении. Это была громадная башня, на каждом из многочисленных этажей которой копошились строители в набедренных повязках. Башня уходила вверх и терялась в мареве раскалённого неба.

На стволе башни тут и там был изображён будто бы натуральный тульский мужик с орлиными крыльями и в ермолке.

Он выдохнул, поправил жилет и пошёл ко входу.

Массивная дверь в три его роста распахнулась сама собой, и он оказался в искрящейся зале, расцвеченной тысячами свечей. Со стен мрачно и помпезно глядели портреты давно ушедших людей. В центре залы, вальсируя сама с собой, неся по воздуху голубую ленту, его ждала, конечно же, она. Святая голубка.

* * *

Дюпре обнимал футляр, стучал по нему пальцами и с интересом рассматривал государя. Его осунувшееся зеленоватое лицо ещё сохраняло следы прежней красоты, разросшиеся усы переходили в густые грозно торчащие бакенбарды, а те в свою очередь в несколько небрежно уложенные волосы. Из-под вздёрнутых бровей сверкали возбуждённые глаза. Шинель с золотыми эполетами удивительно молодцевато сидела на его долговязой фигуре.

Карета лениво тряслась по мостовой. Безлюдный Петербург, заваленный ещё местами снегом, напоминал древние руины.

– А что тот генерал, забыл, как его… – сказал государь.

– Победоносцев.

– Да, Победоносцев. Последнее время мучительно следить за газетами. Неужели он замышлял что-то против меня?

– Чушь.

– Но ведь нашли записи. Про подготовку бомб и про меня лично.

– Там и про меня написано, – улыбнулся Дюпре.