Электрическое королевство

Первый раз Нико прочла ее вскользь, но сейчас, освоившись во вселенной дневников, готова была прочесть ее так, как того просила седьмая Жизнь: тщательно, открыв глаза и разум. Потом, перечитав ее трижды, Нико подняла взгляд и сквозь стеклянную стену посмотрела на бескрайние леса, на это королевство, что в прямом смысле перешло ей навечно.

– Опуффендуеть.

Доставщик

Почти все время мы проводим в этой комнате, и жизнь в который раз проявляет себя как замкнутый круг: в библиотеке я беру несколько любимых книжек, устраиваюсь в кресле у папиной кровати и вслух читаю избранные отрывки. Из «К востоку от Эдема»: «Ребенок спрашивает: "Какая самая главная тайна на свете?" Взрослый иногда задается вопросом: "Куда идет мир, как он кончится? Да, мы живем, но в чем смысл жизни?"»[35].

Пробуем на вкус «Песнь Соломона» Моррисона: «Она была как третья кружка пива. Не первая, которую пересохшая глотка впитывает чуть ли не со слезной благодарностью…»[36]

Взбираемся на Роковую гору[37], странствуем с Билли Пилигримом[38], а когда вместе с Дамблдором входим в пещеру, полную инферналов, и престарелый директор говорит: «А я и не тревожусь, Гарри… Ты же рядом»[39], папа приподнимает руку на пару сантиметров и говорит: «Я знаю, что он испытывает».

Я благодарна за это время, что мы проводим вместе, но над нашими головами висят огромные часы и непрестанно тикают, и я уже не Гарри, любящий Дамблдора за доброту, я – Гарри, который ненавидит его за скрытность.

– Пап.

– Ты родилась на руках у ангела, – говорит он. – Я видел тебя в ту ночь, когда ты появилась на свет. Видел твое лицо и запомнил его. Пылающие пламенем глаза. Помню… – Он постукивает себя по виску, как бы говоря, что кукушка еще на месте.

– Знаю, пап. Я тебя тоже видела.

– А видела ангела?

– Тебе надо поспать.

Но он не спит. Говорит, что это лицо не покидало его годами и он смотрел, как оно медленно расцветает день за днем, у него на глазах.

– На кухне за завтраком. В библиотеке или на балкончике я видел, как в твоих глазах пробивается пламя. И я понял, что пора отправить тебя в путь, когда мама… – У него в глазах встают слезы, и я вспоминаю о фотографии родителей в молодости: маму фотограф застал в нужный момент, когда она улыбается, понимая, что папа принадлежит только ей.

А теперь перед собой я вижу то, что происходит, когда человек, которому ты отдаешь свое сердце, больше не в силах держать его.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спрашивает папа, утирая глаза. С этим жестом будто уходит и туман из его разума. – Ты не больна?

Я рассказываю, как жила в Доме на Солнечных Скалах и ела только то, что вырастила сама, или то, что хранилось на складе, и как пила только фильтрованную воду.

– То ли это другой вирус, то ли вода или пища, не знаю, но дом меня спас.

– Славно. – Он с улыбкой берет меня за руку. – Значит, вернешься туда. Потом?

Потом.

Я говорю то, что он хочет услышать, улыбаюсь, но в голове крутится мысль – вопрос, который надо задать, пока разум папы ясен и пока «потом» не пришло.

– Другие порталы, – говорю, припомнив города из списка в «Кайросе». – Мадрид, Сеул, Мизула, Александрия…

– …Бенд, Лима, Ашвилл.

Будто рычажком щелкнули. Папин мозг то включается, то гаснет, то снова включается.

– Точно. Вот я и подумала… – И я рассказываю ему историю. О чуме, которая некогда уничтожила мир. Это пока лишь костяк, без шуточек и детальных описаний, как в красочных сказках у папы. Однако вот в чем суть: в мире случился конец света, и люди массово его покидают через загадочные порталы. – Что может быть удобнее выхода из мира, когда миру приходит конец? – спрашиваю я.

– Ты как твоя мама.

Улыбаюсь. Надеюсь, что это так.

– Но даже если ты права, порталы – это не выходы. Они – путь назад.

– Ладно. Но вдруг вместо порталов в иные миры нам нужны были порталы в иное время? Вдруг их природа не инопланетная, не космическая и не божественная и это – не современные Ноевы ковчеги? Вдруг это новый виток эволюции? Одноклеточные организмы, рыбы, птицы, динозавры, приматы, прямоходящие, мыслящие люди, а следом…

– Те же люди, которые переживают все заново, раз за разом. – Папа улыбается. – Твою теорию эволюции надо доработать, но… мысль замечательная.

Он заходится в приступе кашля с кровью, а потом вдруг впадает в словесную спираль: «Ангел, ангел небесный, и мамины потные ладони, о, твоя милая мама», – и я держу его за руку, прошу не разговаривать, отдохнуть.

Это оно.

Не увядание, а обратное цветение.

Потом, вечером, когда папа неспокойно поспал, я кормлю его костным бульоном, а он расспрашивает о том, как сработала Будка. Говорю, что вода вращается и от нее в лицо бьет водяная дымка, добавляя теорию о том, что множество переходов оставили в душе отметину.

– Вроде годичных колец, – говорю. – Дендрохронология, помнишь?

Папа механически улыбается. Я не уверена, что он правда все вспомнил, поэтому продолжаю, объясняя принцип переходящих импринтов, – что у меня память о событиях из других временных потоков, других Нико, прежних Жизней.