Электрическое тело пою!

– Бог ты мой! – сказал Финн и повернулся спиной. – Кто знает, куда они задевали его на этой неделе! – И захлопнул дверь.

Шестерка отправилась дальше, улыбаясь и лучась восторгом, и Нолан готов был уже вломиться в дверь, как стряслось кое-что почище предыдущего. По тротуару нахлестывал невесть откуда взявшийся Гэррити, лифтер из отеля «Ройял Иберниен». С пылающим от возбуждения лицом он первым ворвался к Финну с новостью.

К тому времени как Нолан оказался внутри, а следом за ним и Тимулти, Гэррити уже носился взад-вперед вдоль стойки бара, а ошеломленный, еще не пришедший в себя Финн стоял по ту сторону.

– Эх! Что сейчас было! Куда вам! – кричал Гэррити, обращаясь ко всем сразу. – Я говорю, это было почище, чем те фантастические киношки, что крутят в «Гэйети-синема»!

– Что ты хочешь сказать? – спросил Финн, стряхнув с себя оцепенение.

– Весу в них нет! – сообщил Гэррити. – Поднимать их в лифте – все равно что горсть мякины в каминную трубу запустить! И вы бы слышали! Они здесь, в Ирландии, для того, чтобы… – он понизил голос и зажмурился, – совершить нечто таинственное!

– Таинственное! – Все подались к нему.

– Что именно – не говорят, но – попомните мои слова – они здесь не к добру! Видели вы когда что-нибудь подобное?

– Со времени пожара в монастыре, – сказал Финн, – ни разу. Я…

Однако слово «монастырь» оказало новое волшебное воздействие. Дверь тут же распахнулась, и в кабачок вошел отец Лири задом наперед. То есть он вошел пятясь, держась одной рукой за щеку, словно бы Парки исподтишка дали ему хорошую оплеуху.

Его спина была столь красноречива, что мужчины погрузили носы в пиво, выждав, пока патер сам слегка не промочил глотку, все еще тараща глаза на дверь, будто на распахнутые врата ада.

– Меньше двух минут назад, – сказал патер наконец, – узрел я картину невероятную. Ужели после стольких лет сбирания в своих пределах сирых мира сего Ирландия и впрямь сошла с ума?

Финн снова наполнил стакан священника.

– Не захлестнул ли вас поток пришельцев с Венеры, святой отец?

– Ты их видел, что ли, Финн? – спросил преподобный.

– Да. Вам зрится в них недоброе, ваша святость?

– Не столько доброе или недоброе, сколько странное и утрированное, Финн, и я выразил бы это словами «рококо» и, пожалуй, «барокко», если ты следишь за течением моей мысли.

– Я просто качаюсь на ее волнах, сэр.

– Уж коли вы видели их последним, куда они направились-то? – спросил Тимулти.

– На опушку Стивенс-Грина, – сказал священник. – Вам не мерещится ли, что сегодня в парке будет вакханалия?

– Прошу прощения, отец мой, погода не позволит, – сказал Нолан, – но, сдается мне, чем стоять здесь и трепать языком, вернее было бы их проследить…

– Это против моей этики, – сказал священник.

– Утопающий хватается за все что угодно, – сказал Нолан, – но если он вцепится в этику вместо спасательного круга, то, возможно, пойдет на дно вместе с ней.

– Прочь с горы, Нолан, – сказал священник, – хватит с нас Нагорной проповеди. В чем соль?

– А в том, святой отец, что такого наплыва досточтимых сицилийцев у нас не было – страшно упомянуть с каких пор. И откуда мы знаем, может быть, они вот прямо сейчас посередь парка читают вслух для миссис Мерфи, мисс Клэнси или там миссис О'Хэнлан… А что именно они читают вслух, спрошу я вас?

– «Балладу Рэдингской тюрьмы»? – спросил Финн.

– Точно в цель, и судно тонет! – вскричал Нолан, слегка сердясь, что самую соль-то у него выхватили из-под рук. – Откуда нам знать, может, эти чертики из бутылочки только тем и занимаются, что сбывают недвижимость в местечко под названием Файр-Айленд? Вы слышали о нем, патер?

– Американские газеты часто попадают на мой стол, дружище.

– Ага. Помните тот жуткий ураган в девятьсот пятьдесят шестом, когда волны захлестнули этот самый Файр – там, возле Нью-Йорка? Мой дядя, да сохранит Господь очи его и рассудок, был там в рядах морской пограничной службы, что эвакуировала всех жителей Файра до последнего. По его словам, это было почище, чем полугодовая демонстрация моделей у Феннелли. И пострашнее, чем съезд баптистов. Десять тысяч человек как рванут в шторм к берегу, а в руках у них и рулоны портьер, и клетки, битком набитые попугайчиками, и спортивные на них жакеты цвета помидоров с мандаринами, и лимонно-желтые туфли. Это был самый большой хаос с тех времен, как Иероним Босх отложил свою палитру, запечатлев Ад в назидание всем грядущим поколениям. Не так-то просто эвакуировать десять тысяч разряженных клоунов, расписанных, как венецианское стекло, которые хлопают своими огромными коровьими глазами, тащат граммофонные симфонические пластинки, звенят серьгами в ушах, – и не надорвать при этом живот. Дядюшка мой вскоре после того ударился в смертельный запой.

– Расскажи-ка еще что-нибудь о той ночи, – сказал завороженный Килпатрик.

– Еще что-нибудь! Черта с два! – вскричал священник. – Вперед, я говорю! Окружить парк и держать ухо востро! Встретимся здесь через час.

– Вот это больше похоже на дело! – заорал Келли. – Давайте действительно разузнаем, что за чертовщину они готовят.

Дверь с треском распахнулась.