Элемент 68

Баграт соскочил с хромированной подножки и зашагал к дому. Шел аккуратно. Прежде чем сделать очередной шаг, надавливал лакированным ботинком на серую тротуарную плитку и лишь после переносил на ногу тяжесть тела. Блестящие туфли, белые носки, идеальная стрелка на брюках. У крыльца мощеная дорожка заканчивалась. Баграт пощупал голую землю, та засочилась влагой. Гость отступил.

– Для весенних сельхозработ ты оделся несколько легкомысленно, – заметил Алексей, ополаскивая руки под уличным умывальником.

Умывальник он собрал сам, привязав к столбу большую пластиковую бутылку. Бутылка с отрезанным дном вешалась горлышком вниз, а винтовая крышка протыкалась расплавленным гвоздем. Если нажать на гвоздь снизу, то польется вода. Не самая совершенная конструкция, но зато можно не ходить лишний раз в дом и не разносить грязь по комнатам. Алексей вытер руки висевшим на том же столбе полотенцем и двинулся к гостю для официального приветствия.

Баграт распахнул объятия. Алексей тоже развел руки в широком жесте, но, рассмотрев невозможной белизны сорочку гостя, передумал и отгородился протянутой для пожатия рукой. Баграт пробежался взглядом по Алексею: джинсы с зелеными коленками, майка в пятнах земли – и на объятиях настаивать тоже не стал. Зато руку сжал крепко, даже больно.

– Дурью меряешься? – выдернул ладонь Алексей.

– Проверяю, достаточно ли крепка твоя рука, чтобы поднять два центнера.

– Почему не три?

– Потому, – пояснил гость, – что миллиард рублей весит два.

– Ты переборщил. В миллион я бы, может, и поверил.

– Нет у меня миллиона, бери, что дают. Свое счастье можешь забрать в любое удобное для тебя время, в помещении юридической конторы. – Баграт извлек из полы пиджака визитную карточку и двумя пальцами протянул Алексею: – Время работы и адрес указаны на обороте.

Алексей повертел в пальцах кусок бумаги, тисненный золотом. Гербовый орел на лицевой стороне, схема проезда на обратной. В пористый прямоугольник впитались отпечатки черных пальцев Алексея. Он сунул бумажку в задний карман брюк. Спросил, глядя за плечо бывшего однокурсника:

– Как там наши?

– Да никак особо. Секретарь сдулся, Никодимыч прет, Анастасия тебе привет передавала.

– Прямо так уж и мне?

– Да, так и сказала: «Встретишь наших – передай привет».

– Понятно… – протянул Алексей.

– Хорошо, – одобрил Баграт.

Помолчали. Алексей затирал носком ботинка в землю головку одуванчика. Баграт смотрел на экран телефона.

– Сколько жрет твоя железная лошадь? – Алексей указал рукой на джип.

– Какая разница?

– Хочу узнать, сколько денег ты потратил на топливо зазря.

– Ради друга я готов на все! – воскликнул Баграт.

– Мы знакомы сто лет, и я не верю в твои сантименты. Был рад тебя видеть, но как раз сейчас мне некуда девать миллиард.

– Мне кажется, физический труд плохо влияет на твои умственные способности.

– Возможно, – согласился Алексей, – но патология необратима. У меня есть все, что мне нужно.

– Вот в этой дыре?

– Ты еще в доме не был.

– Закрой глаза и попробуй ощутить себя на миллиард счастливее.

– Ощущаю сплошной головняк и обострение атипичного геморроя.

– Мой телефон указан на визитке. – Баграт пробрался к своей машине, ступая с прежней брезгливостью, хлопнул дверью, развернулся, чиркнув бампером о забор, и пропал в конце улицы – свернул у церковной ограды.

Алексей вышел за калитку, штыком лопаты крест-накрест проткнул глубокий отпечаток протектора, залюбовался нежным майским днем. Весна стояла чудесная, сострадательная, с духом прелого чернозема над перепаханными огородами и клейкой порослью на липовых ветвях.

Дом под Волоколамском Бальшакову достался от деда. Тому – от прадеда. Пока не покинула деревню жизнь, в каждом пятом срубе жила семья родственников, столь далеких и не похожих, что проще было считать их однофамильцами. В начале пятидесятых уехал в Москву и дед Алексея – учиться на машиниста метро. В Москве же защищал свою диссертацию отец Алексея – Павел. Бальшаков-младший родился уже городским, и отчая деревня вкрапливалась в детские воспоминания лишь жесткими ладонями деда и свободой ночных костров, немыслимой для десятилетних городских пацанов.

После поступления в институт в деревню Алексей почти не наведывался – он сдал вступительные экзамены в год Указа, тогда свободы хватало и в городе. Хотя указов тогда было много, но Указом с большой буквы их поколение привыкло считать майский – антиалкогольный.

Время было непонятное. Пригрозили перестройкой. Говорить разрешили все. У винно-водочных магазинов сколачивались первые бригады предпринимателей, которые держали очередь, спекулировали водкой и до полусмерти избивали недовольных перед толпой испуганных людей, слепо высматривающих затылок впереди стоящего.

Предпринимательство в галстуках – при райкомах комсомола – разрешили в Союзе позже, когда бригады у ликеро-водочных отделов уже набрали свою нахрапистую силу. Возможно, поменяй изобретатель гласности указы местами, то забродил бы в стране иной капитализм. Но история не знает сослагательных наклонений.