Елена Троянская

Я решила, что должна потешить ее самолюбие. Придумать что-нибудь, что угодно.

– Он рассказывал о том, как вы жили вместе. – Это прозвучало очень неопределенно, и я продолжила: – Он говорил, какое это было счастливое время, самое счастливое в его жизни.

– Ты лжешь. Если б он был счастлив со мной, он бы не оставил меня.

– Мужчины – странные существа. Иногда они сами не понимают, что для них лучше.

– Тут ты права, Елена Спартанская, жена царя Менелая. Парису лучше было бы не привозить тебя сюда. Некоторое время тому назад при нашей встрече я сказала, что наступит день, когда даже ты будешь нуждаться во мне, будешь умолять меня, но напрасно. Этот день наступил.

Я простерла к ней руки, я упала на колени. Меня нимало не заботило собственное достоинство, я готова была на любые унижения – хоть целовать ей ноги.

– Сжалься над Парисом! Будь милосердна. Не дай ему умереть!

– Если ему суждено умереть, пусть умрет. – Она приподняла подбородок и ответила голосом ледяным, как вода, из которой она явилась. Но я понимала, что это не равнодушие, а месть.

– Если он умрет, то по твоей вине, – ответила я.

– Если он умрет, то по своей вине! Он бросил меня. Он сказал, что я не нужна ему. Похоже, он просчитался. Все-таки я оказалась нужна!

– Будь милосердна! Забудь о своей уязвленной гордости и подумай о Парисе.

– Никогда! Он не думал обо мне, когда отправился в Трою.

Значит, он расстался с ней задолго до того, как встретил меня. Ее жестокость в сочетании с уязвленным самолюбием была непробиваема.

– Если он умрет, уже ничего не исправишь. Вылечи его, а потом расскажешь ему о своих обидах, – уговаривала я.

Она подошла вплотную ко мне, схватила за волосы и притянула к себе. На меня смотрели два огненно-голубых глаза.

– Никакой жалости. Он умрет. – Она с силой дернула прядь моих волос. – Мне жаль только одного: что я не увижу этого.

– Поедем с нами, и ты увидишь его. Никто не помешает тебе. Пожалуйста, поедем в Трою. – Она молчала, и я решила сменить тактику, от мольбы перейти к дерзости. – Или ты боишься? Боишься, что увидишь его и изменишь свое решение?

– Ты подозреваешь меня в трусости? Как ты смеешь?

– Да, смею!

Она подняла руку и ударила меня. Я ударила в ответ и столкнула ее в воду. Взмахнув руками, она исчезла в глубине.

Вода заволновалась, потом успокоилась. Все было кончено. Наше путешествие завершилось ничем. Энона не сжалилась.

Мы напрасно потратили драгоценное время. Тряская поездка в темноте, карабканье в гору наугад, поиски Эноны – и все напрасно. Лучше бы я провела это время с Парисом, отирая пот с его лба. Лучше бы я послала за всеми врачами, какие есть на расстоянии дневного пути! Лучше бы я позвала Геланора с его безумными идеями. Все было бы лучше, чем это!

LXV

Я проклинала себя за безрезультатное путешествие. Благодаря тому, что было светло, мы спустились с горы сравнительно быстро, хотя охранники ворчали, а животы сводило от голода. Скоро мы уже ехали обратно в Трою, которая манила своими белыми стенами, освещенными солнцем.

Издалека город казался таким же прекрасным, как раньше, и непобедимым. Цитадель на вершине отчетливо вырисовывалась: я видела и наш дворец, и дворец Гектора, и дворец Приама, и храм Афины.

Южные ворота были открыты. Троянцы воспользовались очередным временным затишьем, чтобы выйти из города, собрать в лесу кое-каких трав, пополнить запасы дров, попасти лошадей.

Я поспешила во дворец и на пороге от охранника узнала, что Парис при смерти.

– Мне страшно. Я не вынесу этого! – заплакала я и уткнулась Андромахе в плечо.

– Ты должна. Если такова воля богов – будь они прокляты! – ты должна ее принять.

– Как ты?

– Как я.

Она повернулась и пошла к себе, а я стала подниматься по лестнице. Войдя в спальню, я ощутила запах мускуса, которым заглушали запах смерти, потом услышала стоны – так стонут только умирающие.

Ставни были закрыты, и я решительно направилась к окнам. Сейчас распахну их, впущу в комнату свет и воздух. Парис, обрадованный, сядет на постели и подставит лицо солнцу. От отчаяния я уповала на целительную силу светила. Поток света ворвался в комнату, слуга зажмурил глаза. Наконец я отважилась взглянуть на Париса. Он лежал раскинув почерневшие руки. Они распухли и затвердели, как бревна.

Упав на колени, я посмотрела ему в лицо. Это было не человеческое лицо, а иссиня-красный отек. Даже золотые волосы напоминали перегнившую прошлогоднюю траву. Приоткрытые губы почернели и потрескались.

– Елена… – Голос был по-прежнему голосом Париса, только тихий, едва слышный. – Она отказала?

– Да, чтоб она превратилась в тину болотную! Но мы обойдемся и без нее. Теперь я с тобой. Я сама тебе помогу. Глупо было искать помощи у чужих. Я могу…

Что я могу, что? Призвать своего отца, Зевса? Полноте, да отец ли он?

– Я могу позвать на помощь кое-кого помогущественнее, чем она. Почему я сразу этого не сделала?

Он попытался погладить меня, но рука не слушалась и осталась лежать такая же безжизненная, как бревно.

– Погоди, я сейчас. – Я наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб, еще недавно горевший огнем, а теперь холодный, как озеро Эноны.