Елена Троянская

В оцепенении и бесчувствии я вдруг начинала выкладывать одежду Париса из сундуков на пол. Дрожащими руками я разглаживала складки, расправляла туники, готовила их к приходу хозяина. Я не чувствовала себя сумасшедшей: желание, чтобы Парис вернулся, было столь острым, что казалось исполнимым. Всеми силами души я обращалась к нему и призывала его, упав на одежды, которые еще хранили его запах.

– Елена, вставай!

Я вынырнула из мглистого сумрака – скорее всего, из тумана Аида. Пальцы сжимали ткань. Я лежала на полу.

Появилось дрожащее пятно света – кто-то внес масляную лампу и склонился надо мной.

– Елена, вставай! Как не стыдно! – Эвадна присела, погладила меня по голове. – Как им не стыдно! Бросили тебя одну.

– Да. Парис бросил меня одну. – Я посмотрела в ее глубокие глаза.

– Я говорю про твоих слуг. Как они посмели уйти?

– Я сама их отослала. Я никого не хотела видеть. Даже тебя.

– Тебе нельзя сейчас оставаться одной. Это опасно для души.

– Что же делать? Я одна, даже когда ты рядом. Никто не может разделить со мной горе.

– Все равно, рядом с тобой должен находиться живой человек, – настаивала Эвадна.

– Зачем отвлекать людей от их дел? Какой в этом смысл? – Я медленно встала на ноги. – Ступай, Эвадна. Мне никто не нужен.

Я хотела остаться в темноте.

Погребальные игры. Я даже не стану описывать их. Разве имеет какое-либо значение, чьи лошади пришли первыми в состязании колесниц, чье копье улетело дальше, чьи ноги пробежали быстрее? Одно показали результаты этих игр: троянцы устали, троянцы измучены, они выступали вяло и неуклюже. Война подточила их силы, как грызуны подтачивают стену. Я вручала победителям призы – доспехи и оружие Париса. Я расставалась с ними без сожалений – они служили мне только тяжелым напоминанием. Шлем Париса достался какому-то упорному юноше, пусть он хранит и чтит его как реликвию.

Первый, самый торжественный, пир прошел по всем правилам. Парис председательствовал на нем, как некогда Троил и Гектор. Боль всех потерь сплавилась в одну скорбь – скорбь о погибающей Трое. Подали любимую еду Париса – жареного козленка и медовые лепешки. Такие же сладкие, как лепешки, произносились речи, за которыми скрывались обвинения – их никто не решался высказать вслух.

Из всех присутствовавших только Приам, Гекуба и я действительно горевали о Парисе. Другие лишь делали вид. Голос Приама дрожал, когда он говорил, что обрел сына для того, чтобы вновь его потерять. Гекуба сожалела о том времени, когда питала отчуждение к найденному сыну, хотя он был рядом, был жив.

– Я бы все отдала, чтобы вернуть те годы, прижать его к сердцу, – шептала она, и мне было невыносимо это слышать. – Отдалив его от себя, я себя же и обокрала. Теперь до конца дней остается рвать на себе волосы.

Я молчала. Слова застревали в горле, которое сжала невидимая рука. Я просто сидела опустив голову.

Урну опустили в усыпальницу и закрыли крышкой. Каково там Парису? Мы ничего не знаем о мертвых, о том, чего они хотят и что чувствуют. Мы знаем только то, что они отличаются от нас, живых. И даже тех, кого мы любили, мы не в состоянии понять.

Когда мы, печальные, возвращались обратно, Приам пошел рядом со мной. Деифоб, старший из оставшихся в живых сыновей, шел рядом с Гекубой.

Как сгорбился и одряхлел Приам! Я вспомнила солнечный день, когда впервые увидела его, сильного и статного, несмотря на годы. Тогда я стояла перед ним рядом с Парисом. Парис с гордостью представил меня. Парис меня защищал!

– Елена! – заговорил Приам. Даже голос его одряхлел, стал тонким.

– Слушаю тебя, отец.

– Теперь войне можно положить конец. – Он взял меня за руку, явно собираясь сказать что-то очень важное. – Парис, который нарушил священные законы гостеприимства – бывает, что в любовном помешательстве человек выходит за установленные границы, – больше не связывает тебя. Теперь ты вдова.

Я напряглась. Значит, он хочет просить, чтобы я принесла себя в жертву и вернулась к Менелаю. К чему еще может сводиться этот разговор? Действительно, причина, которая навлекла на троянцев кару, устранена. Троя может быть спасена.

Приам в затруднении замолчал. Я решила помочь ему. Откуда ему знать, что я умерла вместе с Парисом и моя дальнейшая участь мне безразлична?

– Дорогой отец, не заставляй себя произносить слова, которые тебе произнести тяжело. Я сделаю все, что в моей власти, чтобы спасти Трою. Я вернусь к грекам. Я вернусь к Менелаю, склонюсь перед ним. Греки вернутся домой.

Что станется со мной – не имеет значения. Пусть Менелай убьет меня. Это будет лучше всего: я воссоединюсь с Парисом.

– Нет, я хотел сказать другое, – ответил Приам. – Ты должна выйти замуж за Деифоба.

– Нет! – Я вырвала свою руку. – Я принадлежу Парису и больше никому.

– Это поможет спасению Трои.

– Каким образом? Лучше всего спасению Трои поможет мое возвращение к грекам.

– Деифоб требует тебя, иначе…

– Что «иначе»?

– Иначе он отказывается защищать Трою.

– Вот как? Значит, если он не получит Елены, он станет предателем? – Я не могла скрыть презрения. – Какого же сына ты породил?