Элеонора Дузе

ее творчества. Оно было молодо и красиво и всегда разнообразно.

Дузе не гримировалась, никогда не надевала париков, не надевала

корсета. У нее была такая сильная творческая воля, что ей служи¬

ло все ее существо: взгляд, губы, брови, лоб, каждое движение. У нее

была еще одна особенность — реквизит оживал в ее руках: цветы,

письмо любимого человека, обручальное кольцо Норы — все эти

вещи жили в ее руках.

Но самое главное, что ее отличало от всех актрис того времени,—

это то, что она играла не текст роли, а ее подтекст. К. С. Станислав¬

ский пришел к этому термину, когда стал ставить Чехова. На губах

Дузе вы читали не произнесенные ею слова, в ее глазах — не оформ¬

ленные в слова, но промелькнувшие мысли. Герхардт Гауптман ска¬

зал про нее: «Дузе — это само искусство, его олицетворение», а Бер¬

нард Шоу, сравнивая Дузе с Сарой Бернар, сказал: «Сара Бернар —

это изощреннейшее искусство, а Дузе — это сама жизнь».

...Я хотела рассказать еще о моих встречах с Дузе. В 1894 году

я с одной почтенной женщиной, моим большим другом, уезжала из

Люцерна, где мы прожили с нею недели две. Мы ехали в Бери. По

русской привычке я явилась на вокзал спозаранку. Сижу гам и вдруг

вижу какую-то невысокую женщину, очень просто одетую. Она так¬

же ждала поезда. И мне вдруг показалось, что это Дузе. Я обраща¬

юсь к своей спутнице и говорю: «Посмотрите, как эта пассажирка на¬

поминает Дузе». Моя спутница говорит: «Да... Я пойду к ней поближе

и посмотрю, она действительно очень похожа». Идет... И вдруг я

вижу, что она делает мне знаки, чтобы я к ней подошла. Я пошла, и

вдруг эта очень просто одетая женщина с радостной улыбкой протя¬

гивает мне руку. «Каким образом вы здесь?..»— спрашивает она меня

по-французски. Это действительно была Дузе. Я отвечаю ей, что еду

в Берн. «А вы?» — «А я еду домой, в Италию. Садитесь, до поезда

много времени, поговорим». И мы разговариваем. Опа спрашивает,

как я жила это время, как мое здоровье, словом, обо всем. И как-то

странно меня осматривает. А я ведь в это время уже была «актрисой»

и, стало быть, обращала внимание на свой костюм. Благодаря своим

частым поездкам за границу, я не очень «по-русски» была одета и

выглядела «не русской». Вместо шляпы на мне был надет темно¬

синий берет — тогда их не так часто носили, как теперь,— а вместо

пальто длинная дорожная тальма темно-красного цвета, суконная. Это

тогда было немножко «оригинально». Когда я заметила, как Дузе на

меня смотрит, я ее спросила: «Почему вы меня так оглядываете?

Вам не нравится, как я одета?..» — «Нет, это все очень хорошо и к

вам идет, но только немножко обращает на себя внимание».— «Да

ведь я же актриса»,— говорю я. «Вот именно поэтому вы и не должны

так одеваться... Зачем носить вывеску на себе. Актриса не должна

привлекать к себе внимание, когда она не па сцене». Я очень скон¬

фузилась и сказала, что у меня «для дороги» ничего другого нет.

Она засмеялась и сказала, чтобы я из-за этого не волновалась,

она просто высказала свое мнение. «По-моему, актриса в жизни

должна быть всегда незаметной...»

Моя жизнь сложилась так, что я после этого очень долго не вида¬

ла Дузе. Я работала в провинции, но бывала в Москве. Однажды я

узнала, что «с такого-то по такое-то» в Париже, в Театре Сары Бер¬

нар, гастролирует Элеонора Дузе. Это было в 1897 году. Мне удалось

вместе с матерыо поехать в Париж. Остановились мы в Отель де

Моску. Бегу в театр. Да, гастроли Дузе начинаются на днях. Хочу

взять билеты — их нет, все до конца гастролей распродано. Что же

делать?.. Недолго думая, пишу Дузе письмо: так и так, приехала со

старухой матерью, чтобы видеть ваши спектакли, а билетов нет. Не

будете ли вы так добры и не поможете ли вы мне как-нибудь, чтобы

все-таки я хоть в чем-нибудь могла вас посмотреть, а то уж очень

обидно сделать понапрасну такой длинный путь... Получаю ответ:

«Попытаюсь сделать, что могу. Узнайте в театре». Я пошла узнавать.

Оказывается, что по ее требованию мне передали по два билета на

каждый спектакль. Вот что значили ее слова: «Напишите мне, и я

постараюсь вам помочь».

В Париже все было необычно с самого начала. Дузе открыла гаст¬

роли пьесой Зудермана «Родина» — тогда эта пьеса была в большой

моде. В этой пьесе героиня, Магда, впервые появляется только во

втором акте. Я прихожу и вижу, что театр почти пустой. Кое-кто

есть, правда, в ложах. Я в ужасе. Первый акт окончен, занавес опу¬

щен. Начинают приходить люди в партер. Дело было летом. Входят

в легких пальто, в шляпах. Сняв пальто, складывают его и вешают

на спинку своего кресла, а шляпу ставят под кресло (мужчины).

Поднимается занавес второго акта. Публика продолжает входить,

Дузе смотрит, замолкает и... уходит со сцены. Занавес опускается

после двух ее первых реплик. Выходит помощник режиссера и объ¬

являет: «Дузе начнет играть, когда уляжется шум и когда вся пуб¬

лика сядет». В публике улыбки, легкий смех, кое-кто уходит. Когда

все утихло, занавес поднялся и спектакль продолжался.

Во всех европейских театрах, как и у нас, есть обычно ход из пуб¬

лики на сцену; когда хотят пройти за кулисы, идут этим путем. Здесь