Элеонора Дузе

рождалась, оживала маска... Я широко-широко раскрывала глаза...

Мороз пробирал меня до корней волос... Я уже не могла полностью

осознать, кто я и что происходит вокруг... Моя душа погружалась в

глубокое одиночество. Все окружающее больше не имело для меня

никакого значения. Я оставалась наедине со своей судьбой... Моя

мать, которая была рядом со мной, отступала куда-то в бесконечную

даль... Меня мучила жажда, и я утоляла ее холодной водой. Иногда,

когда я бывала особенно усталой и взволнованной, я начинала улы¬

баться. И даже моя мать с ее чутким сердцем не могла понять, поче¬

му я улыбаюсь... Это были те несравненные часы, когда кажется, что

дух, разорвав телесные оковы, уходит, блуждая, за земные пределы».

И дальше:

«Я видела тогда то, чего нельзя забыть; видела, как над контура¬

ми окружающей меня реальности начинают возвышаться образы,

рожденные моим вдохновением и моей мыслью. Так в минуты тре¬

вожного томления, усталости, лихорадочного волнения, противоречи¬

вых стремлений возникали первые очертания моего искусства».

Из местечек, по которым артистке приходилось кочевать в годы

отрочества, она хорошо запомнила также Салуццо. Там, в четырна¬

дцать лет, она впервые выступила в амплуа первой актрисы. Ее мать

переходила из больницы в больницу, сраженная недугом, который

свел ее в могилу. Элеоноре же приходилось играть и в «Найденышо

святой Марии» Джакометти25 и в других романтических драмах. Впо¬

следствии она с грустью вспоминала вечный страх, вызванный огром¬

ной ответственностью. Ее мучило чувство голода, который иногда

удавалось хоть немного утолить тарелкой больничного супа, припря¬

танного матерыо, или цикорием, собранным в поле семнадцатилет¬

ним «первым актером» Карло Розаспина 26.

Когда же Дузе заговаривала об Альбиссоле, то в ее голосе начи¬

нало звучать нечто похожее на ностальгию. Там труппа пробыла до¬

вольно долго. Каждый вечер играли в маленьком зале, битком на¬

битом народом, по большей части рыбаками, людьми сердечными и

щедрыми. Они в избытке снабжали артистов рыбой, и это было как

бы некоторым вознаграждением за многие месяцы тяжелой голодов¬

ки. Элеонора должна была каждое утро подметать зал, что вызывало

у нее жестокий кашель. «Как я кашляла!..» — вспоминала она впо¬

следствии со смущенной улыбкой.

«Пусть настоящее тебя не волнует. Я за тебя спокоен. Недаром,

едва ты появилась на свет, солдаты уже отдавали тебе честь и брали

ружья на караул»,— порой подбадривал ее отец. Грубость окружав¬

шего ее мира не могла изменить ее натуру. Упрямая, замкнувшаяся в

себе, она сохраняла душевную чистоту и цельность. По словам Ра¬

зи 27, «взгляд ее иногда бесцельно блуждал в пространстве, а иногда,

наоборот, она пристально вглядывалась в какую-то точку прямо перед

собой или поднимала глаза вверх, словно ожидая появления чего-то

другого, нового, что уже предчувствовала» *.

И предчувствие ее сбылось.

«Какая to была весна! — рассказывает Фоскарпыа в романе

Д’Аннунцио «Огонь».— Стоял март. Рано утром, прихватив кусок хле¬

ба, я уходила в поля. Я брела наудачу, не выбирая пути. Целью моих

прогулок были статуи. Я переходила от одной статуи к другой, оста¬

навливалась перед каждой, будто и в самом деле пришла к ним в го¬

сти. Некоторые из них казались мне прекрасными, и я пыталась по¬

дражать их позам, жестам. Но дольше всего я стояла возле изуродо¬

ванных, искалеченных статуй, словно в невольном порыве стараясь

утешить их...».

«В ту весну,—продолжает свой рассказ Фоскарина,—майским ве¬

чером через Порта дель Палио мы въехали в Верону. Задыхаясь от

тревожного волнения, я прижимала к сердцу тетрадку, куда своей

рукой переписала роль Джульетты, и повторяла про себя первые сло¬

ва, с которыми она выходит на сцену: «Кто зовет меня? Вот я. Что вам

угодно?»

Элеоноре было четырнадцать лет, столько же, сколько Джульетте,

и мало-помалу ей стало казаться, что ее собственная судьба сливает¬

ся с судьбой этой девочки, память о которой будет жить вечно.

И снова Фоскарина.

«...На каждом перекрестке мне чудилось, что вот-вот из-за угла

покажется кортеж, сопровождающий катафалк, покрытый белыми

розами. Увидев Арки Скалигеров28 за железной вязыо кованой ре¬

шетки, я закричала матери:

— Вот гробница Джульетты! — и зарыдала.

Меня охватило отчаянное желание полюбить и умереть...».

И в ту весну, в майское воскресенье, под высоким небом средневе¬

ковой Вероны, в древнеримском амфитеатре огромной Арены29 по

волшебству Шекспира «перед толпой горожан, покоренных легендой

о любви и смерти», Джульетта воскресла.

В то утро Элеонора долго ходила по городу. На пьяцца делле

Эрбе на свои маленькие сбережения она купила букет белых роз.

Эти розы, символ чистой любви Ромео и Джульетты, помогли ей най¬

ти конкретное выражение тех чувств, которые вызывала в ней тра¬

гедия.

Был воскресный день. К четырем часам ступени амфитеатра Аре¬

ны заполнились толпой — мужчины в рубашках с жилетами, наряд¬

ные женщины в разноцветных косынках. Место стоило четыре соль-

ди...

Дальше рассказывает Луиджи Рази.

«Вот Джульетта. Она с цветами, которые свяжут воедино ее пер¬

вую и последнюю встречу с возлюбленным. С этими цветами на длин¬