Элеонора Дузе

ных стеблях, прижимая их к лицу, вдыхая их пьянящий аромат, она

проводит всю роль.

А вот и Ромео. Их взгляды встречаются, и розы трепещут в руках

Джульетты. Одпа из них падает к ногам Ромео. Чтобы еще хоть на

миг продлить свидание с ним, оиа медленно-медленно наклоняется. Он

спешит опередить ее, поднимает цветок, молча подает ей, и глаза его

не отрываются от ее глаз. Из-за кулис раздается громкий голос мате¬

ри, она зовет Джульетту, а та уже убегает, смущенная, не расстава¬

ясь с розой, которой касались руки возлюбленного.

Солнце склоняется к горизонту. Джульетта у своего окна, и снова

в руках у нее розы. Что ее ждет, любовь или смерть? Ромео подходит

к дому, вот он уже под ее балконом, и цветы из рук Джульетты аро¬

матным дождем падают на его пылающий лоб. Это безмолвное при¬

знание опьяняет его.

Поэтичность пронизывает драму, как бы сопровождая ее таинст¬

венной, приглушенной гармонией.

Зажигаются огоньки рампы. В их мерцающем, сумрачном свете

видно кладбище. Нет больше жаворонка, который поднимается ввысь

с радостными трелями. Теперь слышны тоскливые крики летучих мы¬

шей, которые проносятся, задевая крыльями могилы. На ложе из цве¬

тов спит Джульетта. Пробуждаясь, она видит Ромео у своих ног.

И как в сцене у балкона, осыпает его этим благоухающим покровом,

а потом падает мертвой на тело любимого среди этих цветов, которые

цвели один день» .

И снова в рассказ вступает Фоскарина.

«Аромат, воздух, свет — все захватывало меня. Слова лились с

непостижимой легкостью, почти непроизвольно, как в бреду... Преж¬

де чем слететь с моих уст, каждое слово пронизывало меня насквозь,

впитывая в себя весь жар моей крови. Кажется, пе было во мне такой

струнки, которая нарушала бы удивительное состояние необыкновен¬

ной гармонии. О, благодать любви! Каждый раз, когда мне дано было

коснуться вершин моего искусства, меня вновь охватывало то ощуще¬

ние полной отрешенности. Я была Джульеттой...

Когда я упала на тело Ромео, толпа завопила во мраке столь не¬

истово, что я ощутила смятение. Кто-то поднял меня и потащил на¬

встречу этому реву. К моему лицу, мокрому от слез, поднесли факел.

Он громко трещал и распространял вокруг запах смолы. Передо мной

металось что-то красное и черное, дым и плам-я. А мое лицо, наверное,

было покрыто смертельной бледностью.

С тех пор никакой рев восторженного партера, никакие крики, ни¬

какой триумф никогда не приносил мне упоения и полноты чувств

того великого часа».

Именно в том незабываемом спектакле, вдохновленная истинной

поэзией, интуитивно почувствовала юная Элеонора поэтическую тра¬

гичность образа и, полностью слившись с ним, познала то удивитель¬

ное состояние постижения прекрасного, которое возносит к верши¬

нам творчества, н передала свое чувство публике. Именно в тот вечер

ей открылась тайна предначертанного ей пути.

Кроме искренности и непосредственности, которые были свойст¬

венны актрисе на протяжении всей жизни, у нее проявился подлин¬

но режиссерский талант, ибо как иначе можно расценить ее гениаль¬

ную и исполненную поэтичности находку, своеобразно воплотившую¬

ся в столь выразительной сцене с розами. Таким образом, уже тогда

она проявила способность, присущую ее игре и впоследствии, даже

неодушевленные предметы делать активными участниками спек¬

такля.

Прошло месяца два. Элеонора вместе с маленькой труппой своего

отца снова играла в Вероне. Однажды вечером в конце второго акта

ей передали телеграмму: скончалась мать. Сделав над собой страш¬

ное усилие, она не проронила ни слезы и сумела доиграть пьесу. Ни

один мускул не дрогнул на ее лице. Публика не заметила

ее состояния. Когда же спектакль кончился, она стремглав побежала

домой, чтобы в уединении, в своей комнатке, выплакать свое горе.

На улице она почувствовала, что у нее озябли руки. Машинально су¬

нув их в карманы своего старенького шерстяного жакетика, она заме¬

тила, что один из них не такой глубокий, как другой, и тотчас вспо¬

мнила: да ведь это мама починила его неокольцо месяцев назад. От

этого прикосновения и всплывших воспоминаний силы совсем оста¬

вили ее. Сжимая в руке залатанную подкладку, она прижалась к сте¬

не и горько заплакала, одна в темноте пустынной улицы.

Да, она была одна-одинешенька па свете. Отец, хоть и был рядом,

совсем замкнулся в своем молчаливом горе. Отчаяние его было еще

глубже оттого, что подругу его жизни, умершую вдали от пего в од¬

ной из падуанских больниц, похоронили в общей могиле.

Страдания и лишения, казалось, наложили свою печать на хруп¬

кую фигурку Элеоноры, на ее изнуренное, почти прозрачное лицо, ко¬

торое трудно было назвать красивым. Только иногда, впрочем, очень

редко, в свете рампы ее огромные глаза загорались, лицо преобража¬

лось, становилось неотразимо прекрасным. Ее крайнюю сдержанность

товарищи по сцене принимали за высокомерие, считая ее просто

эгоисткой.

Элеонора относилась равнодушно и к сплетням и к насмешкам.

«Если что не мило, проходи мимо» — такова была ее заповедь в те

годы. Она по-прежнему влачила полунищенское существование. Спек¬

такли лишали ее последних сил. Не было отдыха и в убогих мебли-