Элеонора Дузе

ханную по тем временам сумму в 400 000 лир. Репетиции были

долгими и очень трудными, премьера спектакля без конца отклады¬

валась. «Д’Аннунцио превратился в директора, актера, сценографа,

костюмера, хореографа, учителя фехтования»,— писал Марио Кореи 154

в своих заметках об этом памятном спектакле. После того как рас¬

строилось наладившееся было сотрудничество с Фортуни 155, худож-

ником-постановщиком стал Ровескалли 156, работу над декорациями

взял на себя Адольфо де Каролиз, подготовка бутафории была пору¬

чена флорентийскому резчику Андреа Баччетти; кроме того, имелся

техник для изготовления большого количества оружия, и даже на

должность парикмахера пригласили парижскую знаменитость, ни

больше ни меньше как президента Французской академии парик¬

махерского искусства.

Роль Паоло, героя-любовника, исполнял Густаво Сальвини 157.

Премьера, состоявшаяся 9 декабря 1901 года в римском театре

«Костанци», прошла, если так можно сказать, довольно спорно. Доме¬

нико Олива 158 писал в «Джорнале д’Италия»: «Было столько проти¬

воречивого, и это бросалось в глаза: бешеные аплодисменты очень

многих зрителей смешивались с откровенным неодобрением, с ирони¬

ческими смешками, свистом, так что приговор публики можно считать

крайне сомнительным». И далее он отмечал: «Дузе играла велико¬

лепно. Нельзя было не наслаждаться ео божественным голосом, испол¬

ненным нежности и особой, только ей свойственной одухотворенности,

словно озарявшей и умиротворявшей слушателей...»

Пьеса дала повод для карикатур, вызвала бесконечные споры, но

в конце концов откровеннее всех высказалась о ней сама Дузе в

письме к другу Д’Аннунцио, Теннерони:

«Уважаемый синьор Теннерони,

я готова сдержать данное мною слово и сделать все, что необходимо.

Если необходимо, чтобы я выполнила свое обязательство, я его вы¬

полню в отношении тех немногих итальянских городов, которые были

оговорены. После этого, в феврале, я уеду за границу. Если же для

пьесы полезнее, чтобы пока воздержались от ее постановки, поскольку

она пе отвечает ни желаниям автора, ни ожиданиям, возлагавшимся

на нее, ни требованиям многих знатоков театрального искусства из

тех, что нас окруо/сают, ни надеждам друзей, ни тем критериям, кото¬

рые предъявляет к искусству миланское издательство, ни вкусам рим¬

ских критиков, то я, повторяю, безусловно готова сделать то, что по¬

шло бы на пользу пьесе, и прежде всего немедленно уехать и снова

вместе со своей труппой начать скитальческую жизнь...

Если же я и в самом деле допустила какую-то ошибку в трактовке

«Франчески», если я ставлю ее не так, то, конечно, исправлю свою

ошибку.

Если же ошибка проистекает из ограниченности, или глупости, или

неправильного суждения так называемых судей, то тут не о чем раз¬

говаривать.

Вот что я хотела сказать, и, надеюсь, не напрасно. Э. Дузе».

Немного сокращенная и ставшая от этого более сценичной, «Фран¬

ческа» была показана еще в некоторых городах Италии, где встретила

более благоприятный прием. Но даже на последнем спектакле, состо¬

явшемся 27 марта 1902 года в венецианском театре «Россини», в зале

раздавались не только аплодисменты.

Свою «Франческу да Римини» Д’Аннунцио посвятил «божествен¬

ной Элеоноре Дузе». Хотя ненасытная жажда независимости и

наслаждений мало-помалу отдаляла поэта от его знаменитой подруги,

он тем не менее понимал, как много она может ему дать. В предисло¬

вии к своей трагедии он писал: «Это она на звонкий мой смычок,

скрутивши, новый волос натянула и заново покрыла канифолыо,

чтобы мощнее звуки издавал...» И в заключение восклицал: «Пусть

вечно в тайниках души твоей трепещет, негасим, огонь священный».

Дузе хранила в сердце этот «священный огонь», и чем больше ду¬

шевных сил она отдавала, ничего не ожидая взамен, тем возвышен¬

нее становилось ее чувство.

Долгие годы она искала и всегда надеялась найти такую пьесу, из

которой нельзя было бы выкинуть ни слова. Со временем игра ее ста¬

новилась все прозрачнее, все музыкальнее; перегорело то, что приво¬

дило прежде к чрезмерно бурному проявлению эмоциональности. Не

покидавшая ее печаль придавала ее игре особую мягкость и глубину.

Одни говорили по этому поводу, что она многое обрела, другие

утверждали — что утратила. Она никого не слушала и шла своим

путем. И удачи и ошибки были ее личным делом. «Я была и остаюсь

одна, сама себе и друг и враг. Остальное все — выдумки!» — повто¬

ряла она.

Если следовать общепринятым взглядам, она, итальянка, должна

была чувствовать себя гордой и счастливой, связав свою жизнь и

искусство с крупнейшим итальянским поэтом. Она отказывалась от

пьес, суливших верный успех, от больших сборов ради того, чтобы

защищать театр Д’Аннунцио. Но необходимость в длительных и час¬

тых гастролях за границей задерживала создание «Театро д’Альбано».

Позднее, когда между ее жизнью и жизнью Д’Аннунцио разверзлась,

наконец, непреодолимая пропасть, Элеонора продолжала свой путь

одна. А пока, начиная с 1901 года, она целых два года посвятила

репертуару, состоявшему почти исключительно из его пьес.

С 23 марта по 7 апреля ее снова видела Вена. Потом полетела