Ележивика (СИ)

Вроде бы безобидное зрелище, нелепейшее, но безобидное, а было в нём что-то такое... Запах, видимо от влаги, стал острее. Вытянутое лоснящееся трико пузырилось. Рубашка расстегнулась. Узкие мокрые дорожки волос лезли в глаза и чёрный провал рта - Витюша отплёвывался, пел и смеялся одновременно. Под носом тоже запузырилось. Колычева охватил приступ жути вперемешку с брезгливостью, а потом подступила натуральная тошнота, и пришлось почти бегом бежать с той запруды, даже четверть мешка не накидал. "Смешно дураку, что рот на боку", - буркнул он. "НаА!" - снова подпрыгнул Витюша, выдавая очередную порцию сопливых пузырей, и Колычева чуть не вывернуло.

С тех пор всякая новая встреча вызывала если не чётко различимую тошноту, то что-то очень на неё похожее. Благо случались такие встречи нечасто - Витюша жил на другом краю села, по большей части там и слонялся. Поговаривали, что частенько он забегает домой перекусить.

Там же, неподалёку от дома, были у него и свои игрушки, и они ему не надоедали: сельская рында (кусок рельсины, подвешенный к турнику), шины перед заброшенной почтой (раньше в них были клумбы), большие двойные качели-лодочки, тополь с удобно расположенными ветками-ступенями.

Если бы Витюша проявлял какую-нибудь особую активность в поиске новых приключений, то вероятнее всего и не дожил бы до этих лет. Но он был довольно консервативен. На другой конец села и то заходил нечасто, а до аэропорта на Колычевской памяти добредал ровно четыре раза и всё по теплу.

Это был пятый. Нехарактерный, получается. Зимний.

- У! Тут! - снова проголосил Витюша. Слышалось больше как "туть".

Колычев светанул фонарём и сразу же пожалел. Плотный белый луч странно подействовал на дурачка.

- Туть, туть! - заверещал он не своим голосом. От этого голоса сердце у Колычева стукнуло лишний раз, и стало очевидно, что Витюша притащился не просто так, что-то случилось. Что-то очень нехорошее.

- Туть. - Теперь, когда он не звал и не верещал, голос был мягкий, расплывался вместе с улыбкой. Дурачок указывал неразгибающимся пальцем на крыльцо (он был без рукавиц, хорошо хоть в куртке и шапке).

Следы от саней и неизвестно чего именно туда, за крыльцо, и вели.

- Матерь божья, что ж такое...

На санки была наброшена старая, с выбивающейся там и сям ватой, фуфайка, а из-под фуфайки торчали ноги. Худющие, с пигментными пятнами и всем тем, что проще всего было так и обозначить - старость.