— Ну отчего же. Приняли. Только… это как невидимая черта, переступить которую тебе не позволят. Что бы ты ни сделал. Ты тут. Они там. В одни дома дорога открыта и там тебе даже рады, а в другие — нет… он не растерялся. Начал вести дела. Торговать. Ещё один недостаток. Смешно, если подумать. Вы… точнее старые рода вроде вашего, тоже всегда торговали. Силой своей. Знаниями. Землями… почему продать землю — можно, или вон сыры… Вельяминовы делали и продавали, а моего предка, когда он завёл коровок и рискнул повторить, обозвали купцом. Мол, невместно.
— Вы за него обиделись?
— Нет… они, те, кто над ним насмехался, те, кто решил, будто он не достоин более быть гостем в их домах, пожалели. Потом, после, когда он выкупал разорённые их беспечными детьми земли. Или когда мой дед, наплевав на все «невместны» строил свою маленькую империю. Когда ссужал им на их высокие нужды наши низко заработанные деньги. И забирал уже больше, много больше.
Пятиэтажные дома остались позади, сменившись невысокими строениями.
— Это исторический центр, — пояснила Офелия. — Дед не стал его трогать. Просто скупил дома.
— Все?
— Все… не сразу, нет. Ему нравилось. Он как бы… отвечал за своего отца. Этот вот принадлежал Захарьиным. Поместные дворяне, вообразившие себя очень родовитыми. У них было семеро дочерей. И прадед посватался, решив, что сойдёт девица и без приданого, лишь бы была происхождения достойного, чтоб детей уже точно приняли в общество…
— Отказали?
— А то… девицы, мол, хороши и не для всяких там. Их в столицу повезут, там и найдут жениха получше. Ага… одна в ту же зиму от лихоманки отошла, ещё одна разумом двинулась. И там в столице… оказалось, не больно-то нужны. Нет, замуж двоих выдали, но тоже не особо удачно. А прочие — кто в монашки, кто в приживалки. Небось, жалели потом, что отказали… — губы Офелии растянулись в недоброй улыбке. — А там вот видите, такой, со статуями…
Белесые статуи проглядывали во тьме.
— Это одна генеральская вдова жила. С сыном. Очень им гордилась. Мол, чиновник и карьеру в Петербурге делает. А сама она знатного очень роду, потому прадеда будто и не замечала… сгинул её сынок. На дуэли. Кто-то там то ли невесту, то ли жену опозорил и всё. Вдова же горя не вынесла и зачахла. Племянник её троюродный дом и продал.
— Вы всё так помните?
— У нас хорошая память.
— И что в этих домах сейчас?
— Прошу, — Офелия остановилась у ограды. — Мой прадед и дед просто покупали… они были довольно злопамятны.
— Они?
— Ладно… можно подумать, это лишь наш недостаток. О мстительности Волотовых легенды ходят.
— Её несколько преувеличивают, — Ведагор коснулся ограды и руку одёрнул.
Тьма?
Вот тут?
Прямо в центре городка этого? Или…
— Тише, — Офелия провела пальчиками по его ладони. — Она не любит незнакомцев. Она как раз очень пуглива… знаете, оказывается, что в старых домах столько всего хранится помимо альбомов и писем… хотя и письма бывает интересно почитать.
Калитка открывается.
Беззвучно так.
И Ведагор делает шаг.
Тьма внутри него приходит в движение, она вдруг обретает силу, которую и обрушивает, пытаясь смять возведённый барьер. И удар силён. Настолько, что дыхание прерывается, а во рту появляется характерный привкус крови.
— Ну-ну, — ладошка Офелии ложится на спину. — Спокойно… я сейчас… тише, дорогая, этот человек нам пригодится.
Теперь её лицо было не просто бело — мертвенно. И темные глаза казались в нём двумя провалами, сквозь которые на Ведагора смотрела нечто:
— Знаете, мой отец всегда хотел сына, — Ведагора подхватили под локоть и помогли разогнуться. — А я с детства только и слышала, что я гожусь лишь на то, чтобы род продолжить…
— И вы обиделись? — голос звучал резко.
— Сначала. Нет, не подумайте. Папа меня любил. Очень. Он знал, что мне тяжело жить… там, дома… одиноко, тоскливо. Вот и разрешил выбрать новый. Любой из этих. А попросила, и все бы отдал. Но зачем мне все? Мне этот понравился. Самый красивый. Вообще отец хотел сделать музей. Там… или вот гостиницу. Или музей и гостиницу. У нас много домов.
И все-то они — одно целое.
— Меня отправили сюда с няней и гувернанткой… очередной. Если бы вы знали, как тяжело найти хорошую гувернантку. Все-то мои больше думали о себе. Или вот о папеньке. Почти каждая мечтала его очаровать и выйти замуж. Чтоб как в той дурацкой книжке. Почему пишут такие книжки, в которых ни слова правды, а одни лишь нелепые мечтания? Но ладно… я бы, может, и приняла в ином случае. Если б они приняли меня. Но нет, я была лишней в их планах. Или инструментом. Даже не знаю, что хуже, когда тебя не замечают или когда начинают активно пользоваться, внушая, что папеньку надо пригласить, что… врали, врали…
Дом приближался.
Конкретно этот выглядел похожим на все провинциальные особняки позапрошлого столетия. Белизна стен. Колонны, низковатые и широковатые, лестница.
Статуи.
Портик.
И всё-то какое-то… простоватое. Обыкновенное. Если не считать тьмы, что свернулась там, под землёй.
— Это очень раздражало…
— И вы начали их убивать?