Эльфийский бык 3

— Это невыносимо! — Маруся стояла рядом, заткнув уши. Таська тоже пробовала, но этот способ помогал слабо. Звук проникал прямо под череп.

Он затихал ненадолго.

И потом снова возникал, вызывая острые вспышки головной боли и почти непреодолимое желание бежать прочь. Главное, что и по дереву поползли едва заметные трещины.

— Надо… — Таська готова была дверь открыть, но Маруся не позволила, привалившись к двери спиной. — Это… наверное… так… надо… слушай… а тебе не кажется, что в этом звуке что-то есть…

— Погибель наша! — Таська тоже прислонилась, сунув руки в подмышки. — Кажется, древнее зло проснулось в нашем подвале!

Маруся посмотрела с укоризной.

Не верит?

А зря.

Хотя…

— Погоди… — звук чуть стих, пусть и ненадолго, точнее громкость его убавилась, и в завываниях появилось нечто и вправду донельзя знакомое. Такое… тоскливо-мелодичное. — Это же…

Таська поглядела на Марусю.

И готова была рот открыть, чтобы озвучить внезапную свою догадку. Но тут раздалось:

— Хватит! Это… невыносимо!

— Мама? — охнула Маруся и спешно отлипла от двери.

И Таська отлипла.

И дверь открыла, ровно затем, чтобы увидеть эльфийского посла, физия которого сохраняла прежнее до крайности невозмутимое выражение, и маму Любу на его руках.

Причём почему-то мамины руки нежно придерживали посла за горло.

— Эм… — только и смогла сказать Таська.

— Мама… — охнула Маруся и сделала шаг. А потом остановилась, так… растерявшись вдруг. Бывает, когда ждёшь чего-то долго-долго. А потом оно берет и случается. И оказывается, что ты, конечно, ждал и даже представлял себе, как оно будет, но на проверку оказалось, что и представлял не так, и что фиг его знает, как оно дальше.

В общем, Таська понимала.

И сама чувствовала то же самое.

— М-маруся? — робко поинтересовалась мама Люба. — Маруся, это… ты… Тасенька…

Таська ощутила вдруг смущение.

И неловкость.

И счастье, конечно.

— Ваша радость будет куда более полной, — просипел посол, не пытаясь, впрочем, высвободиться. — Если вы отпустите моё горло…

— Ой, — маме явно стало неловко. — А вы… больше петь не станете?

Всё-таки это было пение.

— Если только вы не попытаетесь уйти, — очень вежливо ответил посол и поклонился. — Я вас отнесу. Тело пока ещё слабо, но я думаю, с этим мы справимся.

— Мама…

— М-маруся, — мама Любая вдруг закрыла глаза. — Сколько… сколько я была… там?

— Долго, — ответила Таська, беря сестру за руку. — Очень долго. И мы скучали.

Ужин и вправду принесли.

Подумалось, что водянички испытывают какое-то нездоровое пристрастие к блинам. Потом подумалось, что не в Таськином положении капризничать и выбирать. Радоваться надо, что еда есть. Сама же водяничка, заглянув на кухню и увидав маму Любу, радостно пискнула, а потом умчалась, явно желая поделиться новостью с прочими. Таська была совсем не против.

Наоборот даже.

Посол вынес маму.

И усадил на кресло.

Потом завернул в какое-то зеленое полотно, которое вытащил из своей грязноватой сумки. И полотно это обняло, укутало.

И вдруг все поняли, что там, внизу, мама была голой.

И смутились.

Причем и она, и Таська, и Маруся и даже посол. Эльфы смешно краснеют, не в красный, а в фуксию.

— Я заварю вам восстанавливающие зелья, — впрочем, с цветом лица, как и со смущением, посол справился весьма быстро и отвернулся. — К счастью, процесс похож на глубокий стазис, поэтому серьёзной мышечной дистрофии удалось избежать.

Голос его казался спокойным, равнодушным даже, но Таська этому голосу не верила.

Послу вот верила, а голосу — нет.

Он поставил чайник. Вытащил какие-то мешочки, содержимое которых принялся перебирать, будто впервые эти мешочки видел и понятия не имел, что там внутри находится.

— Кроме того энергетические потоки подпитывали вас, соответственно, можно сказать, что время просто застыло. Слабость пройдёт. Да и в целом…

Мама Люба выпутала руку из то ли покрывала, то ли шали, чтобы коснуться Маруси. А потом и Таськи. Она чуть хмурилась. И тут же кривилась, точно того и гляди расплачется.

— Как… как я всё… пропустила.

— Ты ничего не помнишь?

— Нет… помню, мне было тяжело и плохо. А там — легче. Там… нет никаких проблем, никаких забот. Наоборот…

— В этом и опасность, — согласился посол, насыпая травы в стеклянный графин, который весьма по-хозяйски снял с полочки. — Создатель купели не хотел, чтобы человек, в ней лежащий, испытывал неудобства. Поэтому купель и погружает того, кто в неё ложится, в сон. И этот сон глубок. Мне он кажется неким подобием целительского… в Предвечном лесу его используют для особо тяжёлых пациентов. Разум успокаивается и не тянет из тела силы на боль, страх или сомнения. Полагаю, изначально задумка была именно такова, ибо проходящая сквозь купель сила должна была причинять неудобства.

— Это… не больно.

Посол залил травы кипятком и накрыл графин тарелкочкою, белой, с синею каймой.

— Мы… мы с Васькой сервиз покупали, — произнесла мама Люба, зацепившись за тарелку взглядом. — Когда… казалось, что всё налаживается. Дома старая посуда. И решили, что почему бы и не шикануть, не обновить… потом… я его разбила. Думала, что весь. А она уцелела вот. Боже… Вася…