Эльфийский Камень Сна

— Убери свой меч, сестренка, — донесся до нее ответ. — Тут от него не будет толка.

— Магия должна где-то храниться, — прошептал дракон. — Далъет знает, как ты ценна для нас. Мы можем подчинить себе любую мелкую Ши для нашего Кеннента, но твоя служба будет бесценна, захочешь ты того или нет. Скажи, на что не отважатся Вина Ши, зная, что ты в наших руках?

То была правда: при ее помощи могли быть наложены магические узы столь же сильные, как те, что цвели на эльфийском дереве, она и камень, бывший ее сердцем, могли связать воедино все миры и сделать их правителя всесильным. Она сама стала как дерево, пустив свои корни во все миры, она сосредоточила слишком много власти в своих руках и теперь стояла перед ними беззащитной.

— Иди сюда, бросай свое оружие, — сказал Найер Скейяк. — Неужто ты все еще надеешься на Лиэслиа и на Вина Ши? Я вызвал его для тебя. И он проскакал здесь один. Если один из вас будет служить нам, к чему нам второй? Пусть приходят и остальные. Дун Гол будет отмщен.

А круг все сужался. Она видела, как умирает зеленая земля, как чернеют листья. Финела прижала уши и дрожала, и беспокоилась под ней, по мере того как они наступали — и нельзя было метнуться, перескочить из мира в мир: они уже глубоко вошли в Элд, и некуда было бежать.

На звук арфы мчался он — песня, звучавшая из камня, вела его. И вдруг она затихла.

— Арафель! — закричал он, и Аодан помчался еще быстрее, понесся изо всех сил ради него, рискуя и отыскивав пути, даже когда перед ним вырастали в тумане деревья, когда корни переплетались, и ветви хлестали и цеплялись за них. Мудр был эльфийский скакун, и его седок знал это, когда видел, как рассыпаются чары бесследно и погибает зеленая жизнь. Это иссякали силы Арафели, Арафели, магией которой держался Элд — та малая часть, что от него еще уцелела.

У него не было ничего — лишь каванак и камень — у человека не было оружия и ничего другого при себе, этот человек преследовал его. Он вспомнил тревожное лицо госпожи у Эшберна. горящие глаза детей — как он был богат, этот человек. Теперь он никогда не забудет этот род, когда-то презираемый им, против которого он когда-то сражался ничуть не меньше, чем сам Далъет — он убивал их, бился против их железа и тех перемен, которые они вносили в жизнь.

Он боролся с ними до конца, пока у него не осталось выбора. Он превратил Аиргиди в Дун Гол, о чем ни один эльф не мог вспомнить без содрогания. Один за другим они повесили свои камни на сучья Кеннента и ушли из Элда, не находя в себе больше любви к этому миру, создаваемому людьми, и не в силах вспоминать о том, что было сделано ими самими.

Он был последним, не считая Арафели — это случилось бессчетные века тому назад: он остался из гордости и из чувства долга, чтобы охранять Кеннент.

«Но какая нам разница? — спрашивал он ее. — Пусть Кеннент погибнет, если гибель суждена миру. Ничто не вернется вспять, Арафель, мы может лишь ждать… Мы закрыли дверь и запечатали ее. Что нам осталось?»

Но этот человек показал ему иное, показал в яркой и краткой вспышке жизнь столь ослепительную в чередовании дней и ночей, которую он даже с трудом понимал, будучи сам вечно юным. В этой земле сменяющихся времен года эльф понял что-то иное: и теперь он летел, обогащенный человеческим знанием, верностью и страхом — теперь он никогда от них не сможет освободиться, да, впрочем, он и не хотел.

— Арафель! — крикнул он. Он мчался так же безумно, как это сделал бы Киран, услышав шепот дракона, который угрожал всему, что он любил.

В мгновение ока Аодан перелетал через мелких тварей, сбивал с ног покрупнее, обходил корни и ветви. Дроу громоздились перед ним на огненных тварях, на речных видоизменяющихся лошадях и прочей нечисти. Они пытались задержать его, но он был неудержим: эльфийский скакун подминал их под себя, когда они цеплялись и хватались за него, он обгонял их в лунно-зеленом свете.

Всюду вокруг него боролась жизнь. То под ногами была трава, то выжженная земля и мертвые деревья обступали их, то дыхание свежего воздуха, то мутная мгла и мечущиеся всадники на черных лошадях, то и дело перемещающиеся из мира в мир. Ядом страха были пропитаны их мечи — они отравляли людей страхом смерти, а эльфов — сомнениями и ненавистью при каждом своем прикосновении; но человек был уже мертв, а эльф не нуждался в сомнениях.

— Вперед! — понукал он Аодана, и эльфийский конь несся вперед, находя дорогу меж засад, мглы и тумана. Камень твердил ему о битве, об опасности и отчаянии. — О Арафель, держись!

И тени дрогнули перед ним и расступились. Он увидел просвет, где клубящаяся тьма обступила Арафель. Она была без лошади и истекала кровью, сияние ее померкло; Финела пыталась встать после падения, замаранная темной кровью, она разила молниями, а Арафель рубила своим мечом.

Аодан не остановился — темные Ши разлетались из-под его копыт, уязвленные стрелами его молний; и эльфийские кони начали оттеснять мерзких тварей, лягая и подгоняя их, пока пространство в роще не расчистилось.