Ели халву, да горько во рту

– Прошу простить, Елизавета Борисовна, меня срочно позвали к умирающему, – голос священника оказался немного резким.

– Что? Кто-то умер?

– Да. Прохор Саватьев.

– А… Да-да, – Олицкая вздохнула, – он уже давно хворал. Царствие небесное ему. Отличный плотник был и детей справных вырастил. Старуху его жаль, но у неё, благодарение Богу, уже внуки есть: справится. Заеду днями проведаю её.

За окном зарокотал гром.

– Никак там гроза? – спросил Родион.

– И преизрядная-с, Родион Александрович, – кивнул спутник священника. – У отца Андроника бричка сломалась. По счастью я как раз возвращался из города и подвёз его.

– Спаси вас Христос за то, Архип Никодимович, – поблагодарил отец Андроник.

– Я сейчас велю ужин вам подать, – решила княгиня.

– Не стоит, Елизавета Борисовна, – покачал головой священник. – Я не голоден. К тому же нынче постный день. Мне бы разве чаю крепкого горячего да бараночку.

– Архип Никодимович, распорядитесь, пожалуйста, – сказала Олицкая. – И комната для отца Андроника пусть готова будет. И сами согрейтесь обязательно.

– Всенепременно-с, – отозвался Архип Никодимович и ушёл.

Этот человек с первого взгляда не понравился Георгию Павловичу. Во всём облике его сквозила хитрость, изворотливость и скрытая враждебность, и глубоко посаженные глаза его смотрел исподлобья как-то недобро. Зато отец Андроник всем видом своим внушал почтение и доверие. Высокий, худой, ещё крепкий старец в простой рясе, словно сошедший с древней иконы, он неспешно подошёл к каждому из собравшихся, приветствуя их. Княгиня немедленно представила ему доктора, и он благословил его.

Явившаяся Даша принесла чай с баранками и вишнёвым вареньем, к которому священник не притронулся.

– Отец Андроник – настоящий аскет. Не пьёт ни спиртного, ни кофе, а только воду и чай. Мало ест и спит. Образец подвижника. Из него вышел бы превосходный епископ, но он, кажется, вовсе не стремится к возвышению, но даже чурается всего с ним связанного, – шёпотом сказала Олицкая доктору.

– А что за человек был с ним? – спросил Жигамонт.

– Это наш управляющий, Лыняев. А что?

– Неприятная личность.

– В высшей степени. Но дело своё знает. Потому и держу. Откуда мне знать, будет ли иная личность приятнее? А когда ещё и дурак окажется? К тому же Лыняева я знаю, как облупленного, а к другому ещё приноравливаться. Кстати, Дашенька – дочь Архипа Никодимовича.

– Никогда бы не подумал…

Володя вновь завертелся по комнате, кажется, будучи просто не в состоянии сидеть на одном месте:

– Нынче прекрасная ночь! Гроза! Чем мы развеем нашу скуку?

– Тебе скучно, мой дорогой? – усмехнулась Елизавета Борисовна. – Скуке есть одна причина: безделье.

– Мне нет, тётушка! Но дядя, кажется, уже изволил заснуть!

Антон Александрович, в самом деле, дремал, подперев голову кулаком.

– Говорят, теперь во всех петербургских гостиных занимаются столоверчением, – сказала Екатерина Васильевна. – Может быть, не отстать и нам от высшего общества? Я слышала, что Муромцевы довольно часто устраивают у себя сеансы…

– Муромцевы – дураки, – резко бросила Олицкая. – Они бы лучше о своих мужиках больше заботились, а не столы вертели. Ишь невидаль!

– У вас, Елизавета Борисовна, все дураки, – нахмурился Владимир Александрович. – У них мужики себя помнят, и в строгости живут! А вы их распустили! Каждое неумытое рыло на барское крыльцо лезть норовит!

– У Муромцевых мужики отродясь досыта не ели. И пусть лучше они со своей бедой ко мне на крыльцо приходят, чем в леса бегут!

– Мужворьё пороть надо, Елизавета Борисовна! Пороть! Прежде то и было, нынче как крепостное право отменили, так и управы не стало!

Допив чай, отец Андроник поднялся:

– Поздно уже. С вашего позволения, Елизавета Борисовна, я вас покину.

– Разумеется, батюшка, как вам будет угодно.

– А я думал, вы нам скажете что-нибудь, – почти вызывающе сказал Владимир Александрович. – Кто прав, по-вашему, я или княгиня?

– Вы меня в мирские распри не мешайте, – отозвался священник. – Я свой выбор давно сделал. Я не с либералами, не с консерваторами, не с Царём, не с бунтарём, а с Тем, Кто сказал «я есмь Истина», не с тем, кто твердит о хлебе насущном, но с Тем, Кто сам есмь Хлеб.

– Я провожу вас, отец Андроник, – вызвался Родион.

– Не стоит, сын мой, я знаю дорогу, – остановил его священник и, благословив всех присутствующих, добавил: – Господь да сохранит вас всех в эту ночь и дарует сон мирный!

– Володя, княгиня, полно вам ссориться, – подал голос Каверзин, когда отец Андроник ушёл, и доктор заметил, что тот сделался ещё бледнее, чем прежде. – Отчего бы и впрямь не развлечься предложенной забавой? Георгий Павлыч, как вы смотрите на это?

– Я не возражаю, – пожал плечами Жигамонт, не вынимая изо рта трубки.

– Помнится, я некогда присутствовал на сеансе у графини Шурановой, – произнёс Каринский. – Явившийся дух был не очень вежлив, и наш почтенный спирит постеснялся повторять его откровения при дамах…

– Что ж, столоверченье, так столоверченье, – махнула рукой Олицкая. – Только, Катя, если твой дух задержится, я уйду. Мне в шесть утра уже надо быть на ногах.