Ели халву, да горько во рту

Княгиня поцеловала белую руку сына, сглотнула выступившие слёзы, поднялась и, прямая, как бронзовая стела, ринулась в конюшню. Вигель, едва успевший поприветствовать Георгия Павловича, и мрачный, как грозовая туча, Немировский последовали за ней.

– Лошадь Роди вчера захворала, – сказала княгиня. – Поэтому он взял Володину… Они часто менялись…

– Любопытно… – протянул Немировский. – Интересно, кому была уготована смерть на этот раз? Княгиня, кроме домашних, кто-нибудь знал о том, что Владимир уехал?

– Никто, – покачала головой Олицкая. – Я строго-настрого запретила говорить об этом.

– Если убийца не знал об отъезде князя Владимира, то можно предположить, что покушение было именно на него, и ваш сын пострадал случайно.

Лицо Елизаветы Борисовны вытянулось ещё сильнее, и она, с трудом сдерживаясь, ответила Николаю Степановичу:

– Вот что, господин Немировский, мне нет дела до того, кого хотел убить этот помешанный! Слышите вы?! Мне плевать на это! Мой сын едва не погиб! Он тяжело изувечен! А вы до сих пор ничего не сделали, чтобы избавить меня от этого кошмара! Вы! Лучший сыщик Москвы! Что проку в вашем опыте и чутье, если вы ничего не можете поправить! Если мой сын умрёт, то его смерть будет на вашей совести также!

– Мне кажется, я предупреждал, чтобы ваш сын постарался никуда не выходить в одиночестве, – заметил Николай Степанович.

Княгиня взмахнула хлыстом, воздух, разрезанный им, скрипнул. Елизавета Борисовна закрыла лицо руками, и из груди её вырвался стон.

Старик-конюх всё также стоял на коленях и плакал, размазывая слёзы по лицу. Олицкая наклонилась к нему и, гладя по седой голове, сказала сквозь слёзы:

– Вставай, Анфимыч. Я ни в чём тебя не виню. Прости меня…

Старик поцеловал край её платья, поднялся и, не переставая плакать, побрёл прочь. Елизавета Борисовна утёрла платком слёзы и обернулась к Вигелю. Ей вновь удалось взять себя в руки, лицо сделалось каменным, а голос прозвучал твёрдо и величественно:

– Пётр Андреевич, прошу меня извинить. В этой кутерьме я совсем забыла поблагодарить вас. Кроме сына, у меня никого нет на этом свете. Вы спасли ему жизнь, и теперь я ваша должница навеки. Спасибо!

Вигель не нашёл слов, чтобы ответить, и лишь низко поклонился княгине. Она кивнула ему и направилась к дому.

– Королева… – прошептал Пётр Андреевич, глядя ей вслед.

– Ты прав. Здесь её так и зовут: наша императрица, – кивнул Немировский. – Рад тебя видеть, друг сердечный. Вовремя ты приехал. Прими и мою благодарность тоже. Если бы этот мальчик погиб, я бы не простил себе этого по гроб жизни. Хотя это верх безрассудства с его стороны – вот так одному уезжать! Я ведь предупреждал!..

– Даст Бог, он поправится. Доктор Жигамонт – большой кудесник. Я верю, он поставит князя на ноги.

– Надеюсь, – хмуро отозвался Немировский. – Что в Москве? Как Анна Степановна? Здорова?

– Всё благополучно. Николай Степанович, я привёз сведения, которые проливают свет на наше дело. Их добыл Василь Васильич, не подозревая, как нужны они нам. Мы, кажется, нашли убийцу.

– Вот как? – Немировский вскинул брови. – Вот так молодцы! Вот так хитрецы! Обскакали, значит, старика? – он улыбнулся. – Ну, рассказывай всё подробно, не томи!

Едва доктор Жигамонт показался в дверях комнаты Роди, Маша бросилась к нему и, схватив за руку, спросила:

– Что, доктор? Что? Как он? Умоляю вас, не молчите!

– Раны серьёзные, но я надеюсь на лучшее, – ответил Жигамонт.

– О, Георгий Павлыч, как это страшно! – Маша заплакала.

– Ну-ну, успокойтесь, пожалуйста, – ласково произнёс доктор, осторожно беря девушку под руку и отводя её от двери. – Тише, умоляю вас. Маша, вы не должны отчаиваться и опускать руки! Послушайтесь меня! Он будет жить, я говорю вам это наверное. И вы гораздо более поможете ему, если будете рядом с ним бодрая и улыбающаяся, нежели если будете рыдать о нём по углам, изводя своё любящее сердце и сердце вашего дедушки.

Маша подняла на Георгия Павловича блестящие от слёз глаза, вгляделась в его спокойное, худощавое лицо, обрамлённое редкими баками. Доктор смотрел на неё мягко, голос его был негромким и вкрадчивым.

– Значит, вы догадались?

– Я не слепой, моя юная леди, – краешками губ улыбнулся Жигамонт. – Я понял это, ещё когда мы вместе были у Алексея Львовича.

– Вы провидец…

– Нет, я врач. Но хороший врач. А хороший врач обязан быть психологом.

– Вы, в самом деле, хороший врач? Самый лучший в Москве? Правда же? – спросила Маша с таким чувством, с каким, должно быть, утопающий тянется ухватиться за хрупкую соломинку.

– Я не стану утверждать, что я лучший врач в Москве. Но своё дело я знаю, и клянусь вам, что Родион Александрович поднимется со своего одра, и вы ещё станцуете с ним вальс, который мы с вами разучивали, если он, конечно, не уйдёт в монастырь.

– О, доктор! Спасибо вам! – воскликнула Маша, обнимая Жигамонта.

– За что? – улыбнулся Георгий Павлович, аккуратно освобождаясь из объятий девушки. – Вам не за что благодарить меня.

– Нет, есть за что. Вы один из самых благороднейших и добрейших людей, которых мне приходилось видеть! Почти такой же, как мой обожаемый дедушка!