Ели халву, да горько во рту

На дороге замаячила какая-то фигура, Пётр Андреевич вскочил на ноги и, замахав руками, закричал:

– Эй, сударь! Сюда! На помощь!

Человек остановился, словно раздумывая, и Вигелю показалось, что он вот-вот повернётся и убежит.

– Постойте! Кто бы вы ни были, вы не можете бросить человека умирать!

Человек ссутулился, сунул руки в карманы и приблизился. Вскоре Пётр Андреевич смог рассмотреть его красноватое, плохо выбритое, хмурое лицо с беспорядочно лежащими волосами.

– Что случилось? – хрипло спросил незнакомец, бросая на землю окурок.

– Вот, – кивнул Вигель на раненого.

Человек подошёл ещё ближе и вдруг вздрогнул, побледнел, бросил на Петра Андреевича поражённый взгляд и прошептал:

– Не чума, так скарлатина… Родион Александрович… Вот так-так!

– Так это молодой князь Олицкий? – переспросил Вигель.

– Чума бубунная, он самый. А кто будете вы? И что произошло?

– Пётр Андреевич Вигель. Его лошадь понесла, я насилу смог остановить…

Незнакомец опустился на колени, пощупал пульс молодого человека, посмотрел его глаза:

– Плох, но надежда есть.

– Вы врач?

– Да, я здешний доктор. Амелин.

Глядя на неряшливый вид Амелина, Вигель никогда бы не подумал, что он врач. Впрочем, кто его знает, каковы доктора в сельской местности?..

– Его нужно срочно перевезти в дом, – сказал доктор. – Скачите туда немедленно, пусть шлют подводы.

– Долго ли ехать?

– Скачите напрямик и галопом. Через десять минут будете там. Я останусь с ним. Скачите же, чёрт вас подери, или вы хотите, что бы он умер прежде, чем я смогу обработать его раны?! – в голосе Амелина прозвучала неожиданная злость.

Вигель вскочил на коня и, что есть мочи, помчался в усадьбу, с ужасом представляя себе, что будет, если не удастся спасти и молодого, ни в чём не повинного князя. Грош цена тогда всей сыщицкой премудрости, если она не может предотвратить преступление, вовремя остановив преступника…

Ася сидела на подоконнике и читала вслух взятый у княгини томик Лескова. Рядом что-то вышивала Маша.

– Я был странный путник: бодрый, но неудержимо стремящийся вперед, я беспрестанно терял тропу, путался, и когда я хотел поправиться, то выходило, что я не знал, куда повернуть, и еще хуже запутывался. Единственный поворот, сделав который я немножко ориентировался, это – тропа в скит. Только усевшись здесь, в этой старой вышке, где догорает моя лампада, после дум во тьме одиноких ночей, я приучил себя глядеть на все мое прошлое как на те блудящие огоньки, мерцающие порою над кладбищем и болотом, которые видны из моей кельи. Поздно вижу я, что искал света и тепла там, где только был один заводящий в трясину блеск, и что вместо полной чаши, которую я хотел выпить, я «вкушая вкусил мало меду и се аз умираю»…²⁵ – Ася подняла голову. – Чудно написано… Тебе нравится Лесков, Маша?

– Не знаю… Я мало читала его. Я больше люблю поэзию, – призналась Маша.

Ася захлопнула книгу, спрыгнула с подоконника и, сделав несколько танцевальных па, опустилась в глубоком реверансе. Тотчас выпрямившись, она улыбнулась:

– Отчего мне сегодня так танцевать хочется? Ах, Господи, как же хочется танцевать! Машенька, ну, отчего ты всё время молчишь? Оставь своё рукоделие, оно от тебя не сбежит!

Маша подняла свои кроткие глаза:

– Прости. Просто мне так неловко за мою необразованность. Ты в Смольном училась, в столице жила, столько знаешь про всё: про театры, про книги… А я ведь ничегошеньки совсем не знаю. Ты барышня светская, а я рядом словно дворовая девка, какой моя матушка была.

– Что за глупости! – Ася поморщилась. – Барышня! Кисейная, скажи ещё… Была бы я барышней, так сюда бы не поехала. Барышни – это Татьяна Ларина да Лиза Калитина. А я… Я из Смольного сбежать мечтала, однажды даже чуть было не сбежала, да родных огорчать не хотелось. О, как же я ненавидела этот раз и навсегда заведённый распорядок, эти правила и догматы, неизвестно кем и зачем выдуманные! Ненавижу правила! Я там, что птица в клетке, сидела. Воли хотела! Воли, понимаешь? Что бы, куда хочу, туда еду, что хочу, то ем, сколько хочу, столько сплю. И чтобы никто не диктовал мне, что я должна делать!

– А я бы рада была, чтобы мне говорили, как поступать. Я сама ничего не знаю, ничего не видела, так лучше тогда других слушаться. Ты – дело иное… Ты так много видела.

– Да что я видела-то? Пустота это всё… Мои родители мечтали, чтобы я была допущена ко Двору. А я от этой участи бежала. У меня была знакомая фрейлина. Первый год она упивалась своим положением, на второй стала скучать, на третий – взвыла от этой кукольной жизни, от этого театра под названием Двор Её Императорского Величества. Слава Богу, на четвёртый год она вышла замуж, уехала в Саратовскую губернию и там теперь растит своего первенца.

– И ты хотела бы того же? – спросила Маша.