Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Кульминацией трагической судьбы Куллерво в «Калевале» стано­вится эпизод любви-инцеста. Отец посылает героя платить дань, в пути он встречает девушку, и только после свершившейся близости открывается, что она сестра ему, некогда потерявшаяся в лесу. Сам по себе этот фольклорно-мифологический сюжет о кровосмеситель­ной любви по неведению обеих сторон (весьма распространенный в мировом фольклоре) восходит, по-видимому, к поворотному момен­ту в эволюции брачных отношений, когда эндогамия уступила место экзогамии и когда изменились нормы морали. Как уже говорилось в связи с Кастреном, в поездках эпических героев в Похъёлу за женами отразились экзогамные отношения, с утверждением которых преж­ние внутриродовые брачные связи стали запретными. В «Калевале» эпизод инцеста становится последним роковым ударом для Куллер­во, после чего ему остается только искать гибели либо в бою, либо от собственного меча.

Сознавая, что цикл рун о Куллерво стоит все же особняком в ком­позиции «Калевалы», и желая как-то увязать его судьбу с общим хо­дом событий, Лённрот закончил цикл сценой, в которой Вяйнямей­нен произносит над телом Куллерво речь-поучение и пытается из­влечь уроки из происшедшего. Поскольку дидактика не выходит в данном случае за рамки пожелания лучше воспитывать молодое по­коление, она не кажется вполне уместной, на что обратил внимание еще Фр. Сигнеус в своем исследовании «Элемент трагического в «Калевале» (1852—1853). Между прочим, это исследование весьма примечательно с точки зрения того, насколько важным и злободнев­ным явился цикл рун о Куллерво для понимания трагического в тог­дашней финской литературе, да и в самой народной судьбе.

Сигнеус в упомянутой работе назвал цикл рун о Куллерво «рево­люционным явлением», поскольку тем самым опровергалось одно­стороннее представление о народной поэзии как о чем-то безусловно гармоническом и даже идиллическом, лишенном всяких отражений социальных противоречий и социального протеста. Соответственно и финский народ принято было считать смиренным, богобоязнен­ным, идеально законопослушным народом, не способным к собст­венному волеизъявлению и якобы не созревшим еще для этого. Фин­нов причисляли к «неполитическим нациям», которым не суждено играть самостоятельной роли в государственной жизни.

На фоне таких представлений полный цикл рун о трагической судьбе раба-бунтаря в расширенной редакции «Калевалы» явился настоящим открытием для тогдашней литературной общественно­сти. Некоторые были до крайности удивлены, не в силах поверить самой возможности такого фольклорного сюжета у финнов. Напри­мер, С. Топелиус-младший писал в недоумении, что Куллерво «со­вершенно одинокая фигура в финской поэзии, словно он не у себя дома».

Сигнеус же доказывал, что эпическая поэзия никогда не была идиллически безотносительной и объективистски безоценочной по отношению к внешнему миру, что уже в древней заклинательной по­эзии была «лирическая субъективность», то есть стремление певца-заклинателя с помощью магии изменить ход событий в благоприят­ную сторону.

Отклонил Сигнеус и узкоморализаторское толкование образа Куллерво, как это выглядело в концовке цикла в «Калевале». В ос­мыслении трагической судьбы героя Сигнеус выдвинул на первый план конфликт личности и обстоятельств, то есть конфликт общест­венный, хотя и выраженный специфическими средствами фолькло­ра применительно к ранней эпохе. Сигнеус писал о Куллерво и о су­ти конфликта: «Природа создала его героем, а судьба низвела до по­ложения раба. По своему внутреннему призванию он был рожден для деяний, которые бы дали ему возможность свободно проявить даро­ванную ему природой титаническую мощь, но родился он в угнетаю­щей атмосфере рабства, а унизительный рабский труд приводит геро­ическую волю к непростительным заблуждениям».

В восприятии Сигнеуса трагическая судьба Куллерво рождала аналогии с современностью, с угнетающей политической атмосфе­рой середины XIX в. Подавление ряда европейских революций 1848 г., репрессивные меры царизма в России и Финляндии, уже­сточение цензуры, стремление властей избавиться от свободомыс­лящих людей — все это наводило Сигнеуса на грустные мысли. Во­схищаясь вольнолюбивыми стихами немецкого поэта Георга Сер­вера, Сигнеус считал, что подобные стихи финский поэт мог писать «лишь в Нерчинских рудниках» (в Финляндии было известно о судьбе декабристов и петрашевцев в России).

Через «Калевалу» трагический образ Куллерво стал одним из са­мых притягательных для финской литературы и искусства. Первым произведением Алексиса Киви стала трагедия «Куллерво» (1864). По поводу картины А. Галлена-Каллела «Проклятие Куллерво» поэт Э. Лейно писал, что, увидев ее в ранней юности и побеседовав с ху­дожником, он впервые понял, чем надлежит быть подлинному ис­кусству, чем «оно всегда было и будет: вечно живым бунтарством против существующего, которое всегда консервативно по отноше­нию к зреющей в его недрах мечте о более совершенном и счастли­вом мире».