Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Для понимания отличий первого и второго изданий эпоса важно учесть еще следующее: о сиротстве Куллерво, о межродовой вражде его предков, как и о социальных мотивах этой вражды, — обо всем этом в первом издании «Калевалы» еще не было речи. Завязка сюже­та была чисто сказочной: рождается необычайной силы мальчик, еще в колыбели он разрывает свой повивальник, мать не знает, что с ним делать, и решает избавиться от него. Есть народные сказки о мальчи­ке-силаче, сыне человека и медведицы, который из-за своей чрез­мерной силы все портит; его хотят извести, дают ему трудные задачи, но он со всем на свой особый лад справляется и из всех опасностей выходит цел и невредим — дальше сказочный сюжет может разви­ваться в разных направлениях.

Уже в рамках народной традиции руна о пастухе-сиротке возник­ла в результате слияния подобных сказочных мотивов о мальчике-силаче, который все портит, с традиционными пастушескими песня­ми. Пастух в этих песнях чаще всего существо обездоленное и уни­женное, мальчик-сиротка в услужении других, более обеспеченных и немилосердных людей.

И в народных рунах, и в «Калевале» Куллерво в младенчестве про­дан в рабство. Слово «раб» в фольклоре исторически многозначно. Речь может идти о патриархальном рабстве еще на стадии разложе­ния родового строя. В рунах Илмаринену в кузнице помогают рабы. Рабыней может называться работница-служанка. Раб — значит зави­симый, подневольный человек, в том числе крепостной (там, где бы­ло крепостничество). В финском языке «крепостное право» перево­дится как «земельное рабство».

Например, в песне балладного типа «Хозяин и раб из Виро», включенной Лённротом в третью книгу «Кантелетар», имелся в виду скорее всего крепостной (или крепостная), поскольку в Эстонии бы­ло распространено крепостное право. Точно так же в Ингерманлан­дии, где эта песня была известна и где вообще бытовал жанр антикре­постнической песни.

Лённрот имел представление о крепостничестве и достаточно оп­ределенно выразил к нему свое отношение. В 1844 г. Лённрот пробыл около полутора месяцев в Эстонии, в Тартуском уезде (в основном с целью изучения языка), и в письме к доктору Раббе от 18 октября то­го же года делился своими впечатлениями. Помимо носителей языка он встречался, по его словам, с местными священниками, но не с по­мещиками — «отчасти потому, что от них я ничему не мог научиться, отчасти по причине моего возмущения тем гнетом, которым они за­кабалили своих крестьян». Далее Лённрот писал, что местные свя­щенники показались ему образованными людьми, они следили за немецкими богословскими журналами и жили в достатке. И дальше самое любопытное для нас признание Лённрота: «Но что касается лично меня, то я бы скорее согласился быть пастором в Финляндии с годовым жалованием в 1000 рублей, чем получать здесь 10 000, ибо предпочел бы лучше умереть с голоду, чем равнодушно взирать на уг­нетенное положение местного крестьянства, задавленного помещи­ками. Хотя они называются здесь крестьянами, но положение их та­кое же, как у наших помещичьих торпарей, даже еще хуже, потому что торпарь у нас может все-таки надеяться, что однажды он станет владельцем своей усадьбы, тогда как у эстонского крестьянина такой надежды нет. И живут они еще хуже, чем самый бедный финский торпарь. На постоялом дворе в мою комнату зашел подвыпивший крестьянин и заговорил о том о сем. Я попросил его удалиться, объ­яснив, что не привык общаться с пьяными. Тогда он заплакал и про­сил не обижаться, потому что выпивка составляет для них единствен­ную радость «с тех пор, как шведы превратили нас в рабов». Под «шведами» он подразумевал, конечно же, немецких рыцарей».

Это письмо дает некоторое представление о том, в каком внут­реннем состоянии, с какими мыслями и чувствами Лённрот работал над циклом рун о Куллерво в расширенной редакции «Калевалы» по новым фольклорным материалам. Ассоциации с крепостничест­вом были неизбежны. Уже в первом издании «Калевалы» в руне о Куллерво были стихи с упоминанием, что, оставшись сиротой, он был «отправлен в Россию, продан в Карелию». Подобные географи­ческие упоминания в народных вариантах обычны, особенно когда поется о птенцах-братьях, разлетевшихся в разные стороны, — один оказывается в Суоми, другой в Карелии, третий в России. Появле­ние в рунах этих названий именно в такой форме относится к срав­нительно позднему времени, и это же касается ассоциации с крепо­стничеством.

Открытый Д. Э. Д. Европеусом ингерманландский сюжет о враж­де двух братьев из-за имущественных распрей был использован Лённротом в расширенной редакции «Калевалы» как зачин всего цикла рун о Куллерво. Это придало циклу как бы новое социальное изме­рение, новую остроту.