Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

Быть «как все» означало для Лённрота и то, что он привык и стремился жить максимально естественной жизнью обычных лю­дей из своего сельского окружения. Как описывает А. Анттила по воспоминаниям современников, Лённрот вставал в четыре-пять ча­сов утра, выпивал чашку кофе и, прежде чем сесть за письменный стол, играл немного на кантеле, напевая песню-другую, иногда псалмы. После двух часов работы следовала часовая прогулка перед завтраком, который подавали в девять часов. В двенадцать был предобеденный кофе, в три часа дня обедали, после чего Лённрот снова гулял и затем работал. Ужинали в восемь часов вечера и вско­ре ложились спать. В доме ели обычную крестьянскую пищу без де­ликатесов и излишеств.

Здоровье Лённрота стало заметно ухудшаться к осени 1883 г., он сильно похудел и ослаб. Правда, он старался не подавать виду и ве­сти прежний размеренный образ жизни, садился за письменный стол, одевался на прогулку, но силы изменяли, приходилось отды­хать. По свидетельству домашних, к убыванию сил Лённрот как врач и рассудительный человек относился спокойно и не хотел ни­кого тревожить. Вечером 13 марта 1884 г. ему стало хуже, но он ска­зал успокаивающе домашним: «Ложитесь спать, я тоже скоро отой­ду на покой». Назавтра вызвали телеграфом врача, в беседе с кото­рым Лённрот сказал: «Врачам со мной уже нечего делать, лечите лучше молодых», — и он указал на присутствовавшую при этом подругу дочери, легочную больную.

Элиас Лённрот скончался ранним утром 19 марта 1884 г. По воле покойного он был погребен на кладбище в Самматти. Похороны пре­вратились в общенациональный траур.

Человеческое обаяние и благородство натуры Лённрота прояви­лись и в самых последних его поступках и решениях. Помня о мате­риальных тяготах собственной школьной и студенческой молодости, он охотно помогал в старости тем, кто хотел учиться, а часть своего состояния завещал на строительство школы в Самматти. Свою биб­лиотеку (за исключением книг, которые были необходимы его доче­ри) он завещал Обществу финской литературы.

Поскольку Лённроту не хотелось собственного посмертного возвеличения, он распорядился продать как можно скорее после его кончины усадьбу в Самматти, чтобы исключить возможность основать там музей. У него был перед глазами пример: дом скончав­шегося до него Рунеберга в городе Порвоо был вскоре превращен в музейный «Дом поэта» (одновременно там было устроено почетное жилище-квартира, которая по установившейся традиции предоста­вляется наиболее значительным финляндско-шведским поэтам-преемникам — традиция продолжается до сих пор).

Тем не менее посмертная слава Лённрота оказалась очень устой­чивой, никакие общественно-идеологические девальвации ее не кос­нулись.

Но это слава подлинно народная, почти фольклорная и потому богатая нюансами — как бы в соответствии с многообразием фольк­лорных жанров, в которых есть место и юмору, и восхищению. В па­мяти потомков Лённрот остался во многом легендарной личностью. Как и о некоторых других знаменитостях, о нем рассказывается не­мало разных историй, в том числе забавных, и в них довольно трудно отличить правду от вымысла. Для примера приведем историю о же­нитьбе Лённрота. Легенда гласит, что уже состоялось обручение мо­лодых, родня невесты в Каяни готовила пышный свадебный пир чуть ли не на сто персон, однако жених до самого последнего дня нахо­дился еще за сотни верст в имении Лаукко у Тёрнгренов, заканчивая свои рукописи. Разумеется, все волновались, поспеет ли он вовремя и вообще не передумает ли, решив все-таки остаться старым холостя­ком. Но вот наконец утром двери открыл робкого вида мужчина в до­вольно будничной одежде, и когда его, не сразу узнанного, спросили о цели прихода, он ответил, что вроде бы у него должна быть здесь не­веста.

Очень многие истории о Лённроте построены именно на том, что он выступает в них как бы в двух ипостасях: простолюдина по внеш­ности и образованного интеллигента по сути. Первое было на виду, второе — скрыто за обманчивой внешностью. Словом, как в народ­ной пословице: по одежке встречают, по уму провожают.

Также биографы и исследователи Лённрота, — причем уже всерь­ез и многократно, — задавали «вечный вопрос» о том, кем же он был на самом деле: просто ли механическим «переписчиком» или твор­цом, недалеким ли простолюдином и «скромным сельским лекарем» или на редкость умным и образованным человеком? Спрашивали да­же о том, к какому сословию его, собственно, следует отнести. Вспо­минали о портновском ремесле предков Лённрота и его самого — в том смысле, что оно якобы сослужило ему пользу, когда он компози­ционно кроил и сшивал свои книги. И пусть это была лишь исследо­вательская метафора, но и она далека от истины.

Даже редкостное трудолюбие Лённрота можно было при желании истолковать отнюдь не в пользу его интеллекта. Если несколько огру­бить ход мысли в иных суждениях, то получается следующее: отменное здоровье крестьянина помогло Лённроту без устали «бегать» за рунами, а порт­новское ремесло приучило к невероятной усидчивости за письменным столом.