Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

И, во-вторых, Лённрот сам должен был в своих путешествиях об­щаться с разноязычным населением — уже не только как специалист, но и как собеседник. В путевых заметках Лённрота есть примечатель­ное место, где он рассказывает о том, какое языковое испытание ему довелось однажды выдержать. В дневниковой записи, сделанной в заполярной Коле 15 февраля 1837 г., читаем:

«Я оказался прямо-таки посреди настоящего смешания языков, почти такого же, какое можно себе представить после падения Вави­лонской башни. Уже в Керети на мою долю досталось с лихвою, ко­гда приходилось общаться и с русскими, и с немцами одновременно. Но там я все же кое-как справился с этим, не умея еще говорить по-русски, но припоминая немецкие слова, которые я когда-то усвоил, читая книги, однако говорить по-немецки мне раньше почти не при­ходилось. В Кандалакше я впервые повстречался с лопарями, с кото­рыми я общался так же, как и с русскими в Керети, то есть не разго­варивая с ними вообще. Самые необходимые слова я находил в рус­ском разговорнике, ими и обходился. Но здесь, в Коле, я заговорил по-русски. И в то же время с женой градоначальника мы порою бесе­довали по-немецки, а с доктором — по-латыни, и он, стыдно при­знаться, владел этим языком лучше и свободнее, чем я. Кроме того, с крестьянами я порою говорю по-фински. Но, за редкими исключе­ниями, я нигде не могу применить знания шведского языка, второ­го почти родного для меня языка. Иногда разговариваю на нем с хо­зяином, а он, в свое время заучивший кое-какие норвежские слова, нет-нет да и вставит их в свою речь. Так что, если считать и швед­ский, то выходит, что я одновременно вынужден объясняться на пя­ти языках — а этого уже предостаточно. Но не следует думать, что я упоминаю об этом ради хвастовства, наоборот, должен признаться, что я не владею в совершенстве ни одним из этих языков; ведь есть большая разница в том, умеешь ли ты сносно объясняться и писать на каком-то языке или владеешь им свободно. Вполне естественно, что при таком смешании языков порой случались смешные недора­зумения <...> Кроме уже упомянутых языков, я мог бы общаться по-французски, знай я его получше, с женой исправника, а со многими жителями — по-лопарски. Выходит, всего на семи языках, а этого бо­лее чем достаточно для такого маленького местечка».

И как специалист-языковед, и как человек гуманистических взглядов, Лённрот был внимателен к тем процессам, которые проис­ходили с национальными языками обследуемых народностей. Он на­блюдал разные стадии языковой ассимиляции, разные формы дву­язычия, равно как и процессы постепенного забывания родного язы­ка. Для науки наблюдения Лённрота весьма ценны, и в то же время они по-человечески горестны. В особенности это касается его встреч с вепсами и саамами. В описаниях Лённрота запечатлелась и глубо­кая любовь, и пронзительная боль.