Эликсир ненависти

– Так вы американец? – спросила она вдруг. – Как доктор Уитэм, о котором часто говорит мой дядя? Мы очень редко видим здесь американцев. Иногда приезжает немецкий доктор или итальянский. Один раз нас посетил шведский хирург. Мой дядя, да мы оба, всегда рады приветствовать любого, кто приходит в доброй вере и во имя науки, – так она закончила, произнеся это нежно и с убежденностью. И невероятно серьезно, что весьма удивило доктора, посмотрела на него ровным взглядом. Не ребенок, хотя, по его оценке, двадцати одного – двадцати двух лет, и при этом, что обычно для женщин из краев с теплым климатом, казалась развившейся заметней, чем предполагали ее годы. Деннисон, все еще несколько смущенный, ответил на ее взгляд, и не мог не заметить, как безупречен овал ее лица, как прелестен подбородок и тонко вылеплено горло, не скрытое мягкими складками кисеи.

Закончив самым откровенным образом изучать его, она возобновила разговор. Несмотря на крайнее смятение чувств и пылкое нетерпение, снедавшее доктора, он не мог удержаться от восхищения, наблюдая за ее проворными пальцами, орудовавшими иглой. Он внимательно следил, как она поворачивает туго натянутое полотно или, остановившись на миг, оценивает уже сделанное.

«О, где мои тридцать лет?» – мелькнуло у него в мыслях, и сердце так и подскочило. Он закрыл ладонью глаза и на миг замер, ощущая теплое дыхание ветра на щеках, вслушиваясь в рев бурунов далеко внизу, звучащий, точно аккомпанемент песенке, которую мурлыкала вышивальщица. Но вскоре ему удалось отрешиться. Он понимал, что ничего не добьется, позволив огню нетерпения истреблять свою энергию еще до того, как началось загадочное свершение. И поэтому, стараясь, чтобы его голос звучал ровно, заговорил с ней об Уитэме, о ее дяде и о том, какой чести удостоился, явившись сюда издалека, всем здесь чужой, но принятый и получивший удовольствие знать отныне такого чтимого всем светом человека как доктор Алессандро Пагани. На вид небрежными, но в действительности глубоко продуманными речами он хотел разговорить девушку, чтобы получить от нее сведения о новейших открытиях итальянца и о том, к чему они привели. Но она, очевидно, знала об этом мало, а то и ничего.

– С чего бы ему мне рассказывать? – с улыбкой заметила она. – Я живу здесь спокойно и просто и задаю мало вопросов такого рода. А что, в Америке иначе?

И они стали говорить о контрастах, о жизни, которая казалась ей столь естественной, само собой разумеющейся, затем о Штатах, стране, ей неведомой, загадочной и романтической. Наконец, взглянув на часы, он поднялся.

– Простите, – произнес он, и голос выдал эмоции, столь сильные, что собеседница воззрилась на него в изумлении, – Я… я должен идти. Завтра…

– Вы больше расскажете мне о Новом Свете? – спросила она, улыбаясь от всей души и показывая безупречные зубы. – Как вы добры. Это мне следует просить у вас прощения, я задержала вас, меж тем как у вас встреча с моим дядей. Оревуар!

Он откланялся и вернулся к дому. Девушка, раздвинув лозы, оплетавшие бельведер, наблюдала за ним с откровенным интересом. Легкое волнение, казалось, пробежало по всем дивным формам Стасии, так ее звали. Доктор Деннисон произвел на нее впечатление, но она не могла понять, что за необычное чувство охватило ее во время их беседы. «У него такие нетерпеливые глаза, – думала она. – Горят, как у лихорадящего. Руки сжимаются и разжимаются. Он кусает губу, и не все борозды на его лице прорезаны годами. Что бы это могло означать? И для чего ему мой дядя?» Несколько минут она размышляла, а море гудело среди скал и впадин внизу. Затем, с неудовлетворением тряхнув головой, она опять взялась за пяльцы. Но спокойствие к ней так и не вернулось. На ее лице появилось новое выражение. В глазах легли тени беспокойства и смутного, но мрачного предчувствия, как если бы ее душе удалось что-то прочесть, пусть не полностью, в книге судеб.

Глава 4. Вопрос

ЛОМБАРДЕЦ ПОМОГ ДОКТОРУ Деннисонау найти кабинет Иль Веккьо. Со своей обычной армейской почтительностью он указал путь по каменным ступеням вниз до прихожей. Кабинет находился в подвале, и с трех сторон в нем отсутствовали окна, а с четвертой, выходившей на заросли олив, свободно проникали свет и воздух. Ибо не только все четыре тамошних окна стояли настежь, но и большая застекленная дверь, и свежий, благоухающий тимьяном ветерок Французской Ривьеры, пройдя через цветник, изобилующий розами и глициниями, вплывал сюда, свежий и чистый.