Эликсир ненависти

Деннисон, внезапно получивший долгожданную возможность, побледнел. Он нервно заморгал, затем принялся теребить пальцами коротко подстриженные щетинистые белые усы.

– Я… Я… – и запнулся.

– Каково ваше желание? Полечиться у меня? Удалиться на какое-то время от мира? Говорите, не стесняйтесь. Все, что у меня есть, ваше.

С мгновение американец, которого переполняли чувства, не находил слов. Затем подался вперед в качалке. И воззрился в упор на Иль Веккьо заполыхавшими свежим огнем глазами.

– Это… это правда? – начал он едва слышно. – В самом деле правда то, что я узнал из письма Уитэма, что вы… что ваш опыт наконец удался?

– Мой опыт? Какой опыт? У меня в лаборатории постоянно проходит десяток-другой. – Взмахом руки он указал на дверь в глубине кабинета. – Какой именно интересует вас?

– Тот, который… он касается жизни и ее сущности. Бессмертие тела. Возврат юности. Вы нашли… Вы разгадали тайну?

Иль Веккьо нахмурился. Две глубоких складки пролегли меж бровей. С мгновение он разглядывал Деннисона, а тот в крайнем возбуждении вцепился в подлокотники качалки и едва дышал.

– А если и так? – внезапно спросил патриарх. – Что дальше?

– Так вы разгадали тайну? Скажите мне.

– Сказать вам? О чем вы спрашиваете. Допустим, я открыл жизненный принцип…

– Вы признаете это?

– О, да, да, да! – вскричал старик, впервые доведенный до заметного раздражения. – И что?

– То есть как – что? – поразился американец, чувствуя, как утрачивает самоконтроль. Он вскочил. – Вы постигли тайну, и еще спрашиваете меня, зачем она мне? Смотрите! – Он выбросил вперед свои дрожащие руки. – Я умираю! Верните меня к жизни!

В глубоко посаженных глазах Иль Веккьо затлел огонек, но он без движения сидел в кресле у стола.

– Я хочу жить! – сдавленно простонал американец. Хозяин предостерегающе поднял руку.

– Не так громко, – велел он. – Вы забываетесь, мой добрый друг. Кто-нибудь может вас услышать. Храните спокойствие.

– Но…

– Нет, нет, вы ничего не добьетесь неподобающей спешкой и нелепыми требованиями. – И старик опять улыбнулся своей мудрой, проницательной, полной терпимости улыбкой. – Ну-ка, – добавил он, поднимаясь, – позвольте налить вам кое-чего успокаивающего. – Он достал из погребка фляжку алой жидкости. Наполнил стакан, протянул. Но Деннисон отказался.

– Нет, нет! – вскричал он. – Мне это совсем не нужно! Это…

– Что же, очень хорошо, – сурово прервал его ученый. – Прекратим разговор. Вы изнурены. Не прогуляться ли нам немного по саду? Мои розы и…

– Умоляю вас, доктор, выслушайте меня! У меня очень мало времени. Возможно, гораздо меньше, чем вы подозреваете. Я тоже врач, и я понимаю. Зачем утомлять вас, перечисляя симптомы? Взгляните, каков я, и судите сами. Лишь собрав самые последние свои силы, я вообще оказался способен до вас добраться. И мне дорог каждый час. Каждая минута. Давайте поговорим.

Иль Веккьо резко воззрился на него из-под нависших бровей. И поставил стакан.

– Очень хорошо, – уступил он, и взгляд его сделался загадочным. – Продолжайте.

На миг американец наклонил голову, словно стыдясь своей вспышки. Затем поднял глаза.

– На каких условиях, – спросил он безо всякого выражения, – вы позволите мне стать объектом ваших опытов в этом направлении? Весь риск я беру на себя. И с радостью приму его. Вы примете меня на таком условии?

– На таком условии? – в изумлении переспросил Иль Веккьо.

– Да, это самый простой и честный способ договориться. Все, чем я обладаю…

– Стоп! Ни слова о деньгах! – с осуждением прервал его старик.

– Но я…

– Нет, нет! К чему мне богатство? У меня есть все, что нужно. Деньги были бы только обузой. Вы видите? Я удовлетворен жизнью. Наука не допускает мыслей о наживе. Не говорите о деньгах!

Деннисон на миг призадумался. Затем сказал:

– Тогда я молю вас во имя человечности. И во имя любви, которую вы питаете к моему другу, и равно вашему.

– Теперь вы лучше заговорили, – признал философ. – Учитывая это, вопрос не так отвратителен. Но он ужасен. Вы просите меня открыть вам в один миг главную тайну всех трудов моей жизни. Нет, более того: вершину непрерывных поисков и усилий трех тысячелетий. Вы просите, чтобы я все это отдал вам. Почему? По какому праву?

– Три тысячи лет, – повторил он, словно, погрузившись в глубокие воспоминания о стародавнем. – Подумайте, чего вы просите. Одним махом вы хотите прорваться через все переплетения, которые начались с черных искусств Кхми в Египте и только сейчас завершаются, похоже, на гребне горы у моря. В один миг вы готовы проглотить итоги многих веков труда. Труда, к которому люди приступили некогда на заре цивилизации, которому отдали дань Аристотель и другие греки, в который внесли вклад Альберт Великий, Бэкон и Аквинат. К которому присоединились Парацельс и Василий Валентин, Луллий и Спиноза, Ньютон и бессчетные сонмы других. Ну, ну, мой безрассудный друг, во имя тени Гермеса Трисмегиста, вы не знаете, чего просите!

– Я знаю только, что умираю. Умираю прежде срока. Спасите меня!