Эликсир ненависти

— О, Небеса! — вскричал он. — Вход замурован!

Глава 14. Жизнь, любовь и страх

ДОЛГУЮ МИНУТУ ОН стоял столбом, не веря свидетельствам собственных чувств. Одновременно крайне изумленный и раздосадованный, что расследование пресечено в самом начале, он не мог избавиться от ощущения, что здесь какая-то ошибка, какой-то обман. Но вскоре прикосновение к камню и раствору, свежему, но уже начавшему твердеть, так что попробуй разбери, развеяло иллюзорную надежду. Проводя по этой необъяснимой преграде пучком белого света, он начал догадываться, что могло произойти.

«Выглядит так, — сказал он себе, — как если бы проем заделали изнутри. Отсутствие следов мастерка на швах, то, как раствор выступает и отступает здесь и там, достаточно ясно об этом свидетельствуют. Да, так и должно быть. Здесь нет места, чтобы человек стоял и работал. И невозможно было бы переправить сюда столько камня вниз по скале. Разумеется, каменщик стоял внутри наверху лестницы. А кто каменщик? Ну, конечно, ломбардец! А, так вот оно что!» Он тут же вспомнил о грязной и неопрятной одежде этого малого и о необычных пятнах. «Ну да, он это и сделал. И если он, то что дальше? По чьему приказу? Как он попал в лабиринт? У него есть доступ в лабораторию? Он знает код замка на двери туда из кабинета? Иль Веккьо подчеркнуто сказал, что код не знает никто, кроме него самого. Далее: а есть ли какой-то другой вход в лабиринт? О, Небеса, что за уйма загадок, как все переплелось. Прямо паутина. И не иначе, как меня в нее поймали, да, в самую середку!»

Он недолго стоял на карнизе над морем перед непроходимой преградой, которая на время разбила все его надежды разрешить великую тайну палаты мертвых. Расстроенный, разгневанный и не без неосознанного страха того, к чему это приведет, он не замедлил повернуться и вновь начать долгий опасный подъем по скале. С чувством безмерного облегчения он опять ступил в свою комнату, взобравшись по трельяжу. И немедленно зашторил окно. При всей его новой дивной силе, начали сказываться труды и волнения двух минувших дней и ночей. Около сорока часов прошло с тех пор, как он в последний раз спал. И природа требовала своего. И, как здравомыслящий человек, ведь он пока ни так, ни эдак не мог продолжать свое расследование, он уступил. Не решаясь зажечь свет, он разделся и улегся в темноте. Вскоре все его вопросы, догадки, подозрения растворились в теплой дремоте. Он уснул.

На следующий день с рассвета до полудня прошло уже порядочно, когда он проснулся, полностью отдохнувший, бодрый, изумительно сильный и полный жизни. Все страхи и зловещие видения прошлого вечера рассеялись. Чудесно исцелившийся, без всяких царапин и порезов, которые причинило ему вчера битое стекло на верху стены, он выскочил из постели и потянулся, выразив этой демонстрацией гибкости и силы бурную первозданную радость, захлестнувшую тело.

— Жизнь! Жизнь! — вскричал он снова. — Слава Тебе, Господи, что бы ни случилось дальше!

Большое зеркало в дверце гардероба привлекло его взгляд. Он шагнул туда и некоторое время стоял, изучая свое отражение.

— Как это может быть? — воскликнул он. — И ведь, скажи мне кто неделю назад, что такое возможно, я, чего доброго, порекомендовал бы ему обратиться к психиатру. Но вот, смотри! Невозможное случилось. Невероятное стало фактом!

В изумлении он изучал свое лицо, где произошли заметные перемены. Уже начали уменьшаться наиболее глубокие морщины вокруг глаз и рта и на лбу. А мелкие, считай, исчезли. Желтоватый отсвет возраста больше не угадывался в глазах, пропал мутный и нездоровый взгляд, который так хорошо помнил Деннисон. Нет, белки теперь были чистыми, зрачки искрились, выражение лица стало уверенным и мужественным. Щеки, как он отметил с удовольствием и удивлением, больше не были впалыми и изборожденными заботой, страданиями и плохим питанием, полные и гладкие, они показывали, что кровь могучими токами бежит под кожей. Волосы, недавно седые, начали обретать утраченный темно-русый цвет. На обширной лысине выступила молодая поросль. Подобным же образом брови стали темней и глаже. Усы тоже начали возвращаться к прежнему оттенку и меньше напоминали жесткую проволоку. Даже нос, который совсем недавно по-орлиному искривлялся, свидетельствуя о приближении дряхлости, изменил форму и возвращался к строгому совершенству былых дней. Нижняя челюсть опять стала крепкой, губы полными и красными, в зеркале отражалось не просто лицо человека в его лучшие годы, но того, у кого теперь больше сил.

Но как бы ни поражали эти метаморфозы, он обнаружил нечто еще более невероятное. Ибо, открыв рот, обнаружил, что зубы стали много белей и, помимо всего прочего, не будь то фактом, зафиксированным документально, нельзя было бы и поверить, золотая коронка на верхнем правом клыке немного съехала.