Эликсир ненависти

«А не следует ли мне воспользоваться случаем и сбежать отсюда? — серьезно спросил он себя, когда на следующий день сидел и курил одну из сигар хозяина, поглядывая с высоты бельведера на фелуки жеттовского рыболовецкого флота, поворачивающие домой под нисходящим к горизонту солнцем. — Я достиг цели своего долгого мучительного странствия, Алкагест мой, его воздействие уже превзошло что-либо, на что я смел бы надеяться, разве не верхом мудрости было бы нынче же ночью тайно собрать вещички, спуститься с горы и сесть на полуночный экспресс в Бордо? С чего мне оставаться здесь, окруженным загадками, слежкой; и, вероятно, величайшая опасность подстерегает меня здесь в будущем, когда Иль Веккьо вернется. Для чего так отчаянно рисковать? Во имя чего?»

Но, как бы он ни проигрывал эти вопросы в уме, а сформулировать удовлетворительного ответа не мог. Прежде всего, в его душе укоренилось неистребимое желание разгадать тайну черной книги, подземелий, крипты с гробами и всего, с этим связанного. Он чувствовал себя не в состоянии все бросить, пока ему не выпадет возможность распутать чудовищную головоломку. И опять же, мысли о Стасии, подобно мощному магниту, удерживали его здесь. Теперь, когда новая жизнь билась в его кровеносных сосудах, и каждый час приносил новую силу, когда к нему возвращалась молодость, в нем опять пробуждались давно забытые чувства и мечты, знакомые когда-то, и теперь он понимал то, что росло в его сердце. Стасия была очень красива. И при этом молода и наделена тем обаянием, которое присуще европейским женщинам лишь в самую первую, нежную их пору. И душа Деннисона устремлялась к ней так же естественно и неизбежно, как вода течет с холма. Хотя, задай он себе откровенный вопрос, он постарался бы скрыть правду от себя самого, но, уже будучи по уши влюбленным, во что бы то ни стало желал остаться и ждать ее возвращения, чтобы увидеть ее снова, поговорить с ней, провести с ней несколько блаженных дней в этом дивном саду. Таковы были полуосознанные движения его души, и от них все пуще разгоралось пламя в его груди. Но сильнее всего этого и куда глубже в его сознании, почти безотчетное, но властное, обитало иное побуждение, сокровеннейший страх, в котором он не посмел бы признаться даже себе, этот страх велел ему оставаться близ Иль Веккаьо, туманно намекая на то, что в эликсире, чего доброго, имеются и иные, пока неявленные силы. Да такие, что, если выпустить их на волю, что уже, вероятно, случилось, то для того, чтобы с ними совладать, потребуются все знания и опыт старого ученого. Учитывая все это, о побеге не могло быть и речи.

— Нет, — подвел итог Деннисон. — Нет, я должен еще на какое-то время остаться. На неделю-другую в любом случае. Сбежать отсюда всегда успеется. Но пока это немыслимо.

Приняв решение, он сбросил выкуренную сигару со скалы. И несколько минут сидел, глубоко задумавшись, поглядывая на гомеровское море, бескрайнюю синюю равнину, которая, казалось, удаляясь, слегка вздымалась, так что горизонт лежал на уровне его глаз, и была испещрена крохотными парусами, бурыми, темно-рыжими или киноварными, треугольными, вздутыми напором южного ветра.

— Божественная картина, — пробормотал он, меж тем как теплый, благоухающий тимьяном бриз, овеял его лицо. — Рай на земле, Эдем, если такое возможно. И я Адам, только что сотворенный здесь, должен оставаться, дабы здесь блаженствовать. Ах, если бы только здесь была моя Ева!

Глава 15. Кольцо

СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ БЫЛ полон блаженной праздности и строительства воздушных замков, вдохновительницей какового служила Стасия. За первым приступом бурной деятельности последовал чудный покой, словно его естество подчинялось некоему безупречному чередованию, и гармония возрождающегося тела теперь требовала отдыха вместо действий. Весь день Деннисон читал, курил и просто бездельничал, испытывая крайнее миролюбие. Раз или два прошел к себе в комнату, чтобы посмотреться в большое зеркало. Как бы медленно ни шли перемены, он не сомневался, что подметил неуклонно идущее омоложение, и этот процесс глубоко и приятно волновал его. И тем не менее, когда день клонился к вечеру и обширный простор неба и моря начали дымчато золотиться, неясная тревога стала едва уловимо, но неуклонно пробираться в его душу.

Он пришел в движение, стремясь то к сени кривых узловатых олив, то к открытому и голому участку на вершине скалы, то бродил среди клумб с маками и тюльпанами, и даже пытался поговорить с ломбардцем. Но без толку.

— Да что со мной творится-то? — В раздражении обратился он к себе. — Разве у меня нет всего, что нужно? Все, кроме нее, чего может пожелать человеческое сердце? Мои друзья там, дома, сейчас противостоят туману, снегу и буре. А я здесь, ласкаемый вечным летом, среди неувядающей красоты. И все же…