Разве люди идут в церковь, чтобы вспомнить о Боге? Нет, как правило, идут, чтобы он вспомнил о них. Не знаю, была ли тут Маришка исключением, но каждое воскресенье она обязательно посещала церковь. Кроме того, отмечала все церковные праздники, соблюдала посты и старалась вести праведную жизнь. Когда мы, гуляя по Москве, проходили мимо какой-нибудь церквушки, Маришка истово крестилась и клала поклоны. В такие моменты я ей старался не мешать и комментариев не давать. Хочет верить – пускай. Лучше уж религия, чем совсем ничего. Религия – божественная галлюцинация испуганной души, эмоциональный протест против бессмысленности мироздания. Я и сам был бы рад уверовать в Бога, но, глядя на наш поганый мир, понимаю, что сотворить такую парашу он бы не взялся. А значит его, скорее всего, нет. В принципе, теоретически, не исключаю другую версию: осмотрел Бог всё, что сотворил, в расстройстве воскликнул «черт возьми!» и предоставил нас самим себе. Если это так, то творить безобразия на земле первым начал он сам – когда отправил на землю тех, кто согрешил. Наказание за грех – тоже грех.
Обычно мы встречались с Маришкой в кафе, совмещая сразу три занятия: обед, приятную беседу и работу над рисунками. Работа шла медленно. Первой причиной было то, что нам нужно было время, чтобы получше узнать друг друга. Вторая причина заключалась в том, что каждый рисунок мы детально обсуждали. Особенно тяжелыми были дебаты вокруг иллюстраций к афоризмам о религии. «Проповедник – религиозный фантазер», – читал я вслух. Маришка возмущалась: «Это совсем не так! Священники несут людям святые з
Маришка пыталась перевести дискуссию в другое русло: «Если твой сборник возьмет в руки верующий, ему будет не очень-то приятно читать такое». Я отвечал: «Если я каждый раз буду думать о том, что тот или иной афоризм может кому-либо показаться неприятным, то придется вообще отказаться от затеи издать книгу». Маришка тушевалась: «Да нет, зачем так? Книга отличная. И про религию там тоже много хорошего». Она брала в руки текст и начинала радостным голосом зачитывать: «Райские наслаждения ближе к аду, чем к раю»; «Звездное происхождение нашего духа спасает его от вшей и блох земной жизни»; «Атеист в Бога не верит, но когда черта видит, то крест на себя все-таки кладет». Я ее останавливал: «Послушай, это не честно; ты выбираешь только те изречения, которые льют воду на твою мельницу, а в рисунках сборника должны быть отражены разные взгляды. Не плюй на плюрализм». Она возражала: «Викентий, ну подумай сам, как же я могу иллюстрировать такие безбожные фразы как „Слава богу, Бога нет“ и „Идея о боге была просто первой сногсшибательной научной гипотезой“?!». «Ладно, пропустим их, черт с тобой!», – сдавался я.
Однажды она спросила: «Кеша, почему ты так агрессивен к церкви?». – «Я не агрессивен. Я ведь не оскверняю храмы, не набрасываюсь с угрозами на священников, не агитирую прихожан стать безбожниками. А вот церковь всегда преследовала людей смелых и мыслящих: Галилей, Бруно, Гойя, Вольтер, Лев Толстой… Эти благодетели человечества, осужденные и проклятые священниками, внушают мне гораздо больше симпатии, чем инквизиция, синод и все святые вместе взятые. Я был бы счастлив оказаться на небесах в их компании». «В аду?», – уточнила Маришка. Я кивнул и сказал: «Кипящие котлы ада? Подумаешь! Зато в них не страшны сибирские морозы! Кстати, в раю грешников должно быть больше, чем в аду, так как почти все покаялись. Какая удобная доктрина: греши и безобразничай всю жизнь, а потом один раз покайся – и ты в раю! Мечта ублюдков. Кто всю жизнь делал подлости и глупости, но перед смертью раскаялся, тот попадает в рай; а кто всю жизнь делал дело и даже перед смертью не пожалел об этом, попадает в ад. Где же логика?». Маришка тяжело вздохнула: «Много есть дорог в ад, а в рай только одна – милосердие». Я пошутил: «Рай – место, где женщинам комфортно; ад – место, где мужчинам не скучно».