Эликсир жизни

«Может, тебе с Осей помириться?», – спросил я Беляева. «Баран с волком помирился, да без шкуры домой воротился», – усмехнулся Гера. «Юнга, не бунтуй против боцмана, ведь вам плыть в одну сторону!», – шутливо призвал я. Шутка – аннигилятор злобы. «Да ну его в … анальное отверстие!», – в сердцах воскликнул Гера. «Ты что – сдурел, Герундий? Он ведь твой друг». – «Какой же это друг?! Придирается, мешает работать, завидует. Когда я пришел, все мои методы вызнал, многое позаимствовал, а потом стал выживать из лаборатории; всё к завлабу бегал, поливал дерьмом». – «Гера, брось, не выдумывай. По-твоему, если друг упрекает тебя в каком-либо недостатке, значит, это уже не друг? Фишкин вряд ли станет воровать. Воровато заимствовать чужие идеи и методы – значит признаваться в собственной неполноценности. Ося толковый и честный человек». – «Был честный. Сначала работал, пахал по-настоящему, хотел в синтезе АТФ разобраться. А потом видит: аспирантура кончилась, а результатов-то нет. Сунулся в другую лабораторию. Опять потратил время – снова по науке какая-то фигня. Зато шеф сделал его своей правой рукой. И тогда Ося плюнул на реальную науку (сам мне как-то об этом проболтался) и занялся халтуркой, чтобы побыстрее защититься. Такие ученые, вроде Оси, похожи на пауков, плетущих околонаучную паутину, в которую кроме мух и лягушек ничего не попадает». Мне показалось, что Гера судит слишком строго. Однако вскоре мне пришлось убедиться, что, как это ни грустно, он оказался кое в чем прав.

Пасьянсы Оси и Ильи

Однажды ко мне пришел Фишкин. Вид у него был радостный и просветленный. Протянул мне брошюрку. Это был автореферат его кандидатской, защита которой предстояла вскоре. «Когда же это ты успел? Ведь всего лишь полтора года назад ты говорил, что никак не удается найти диссертабельную тему!», – удивился я. Ося заулыбался: «А помнишь, ты тогда делал доклад по люминесценции пирена в мембранах? Меня это сильно заинтересовало. Попробовал – получилось. Причем, результаты повалили валом! С помощью пирена я доказал, что дыхание и синтез АТФ в митохондриях сопровождаются масштабными структурными изменениями дыхательной цепи». Я изумился: «Послушай, Ося, во-первых, почему ты мне ничего всё это время не говорил? Во-вторых, измеряя люминесценцию белков дыхательной цепи, я никаких масштабных изменений не обнаружил. В-третьих, люминесценция пирена очень чувствительна к кислороду. Поэтому в митохондриях при дыхании люминесценция пирена резко увеличивается по тривиальной причине – из-за исчерпания кислорода. Ты это учитывал?». Фишкин воскликнул: «Не может быть!». – «Что – не может быть?». – «Что пирен так чувствителен к кислороду». – «Не „не может быть“, а точно. Пирен способен жить в ЭВС почти 300 наносекунд. За это время кислород, присутствующий в митохондриях, сталкивается с пиреном и забирает на себя энергию; поэтому в присутствии кислорода пирен люминесцирует слабо. Возьми мою книгу „Фотоника“; там про пирен и кислород всё написано». Ося растерялся и не знал, что сказать. Книжку мою, как оказалось, он прочитать не удосужился.

Когда я узнал, что Фишкин не снял диссертацию с рассмотрения, как следовало бы сделать в такой ситуации, то захотел выступить с опровержением. Но, после некоторых колебаний, раздумал. «Ося напортачил не умышленно. Просто поторопился с выводами. Никто не застрахован от ошибки. Кроме того, он ведь своими руками собрал люминометр», – пытался я самооправдаться в том, что закрываю глаза на халтуру незадачливого «первооткрывателя». Вскоре у Оси состоялась успешная защита.

Потом Ося эмигрировал в Израиль. Он думал, что обретет там счастье. Отнюдь. Эмиграция – тщетная земная попытка проскочить из ада в рай. Тот, кто надеется найти счастье, уезжая в чужие края, потеряет там даже надежду. Эмиграция – постыдное бегство от своей судьбы. В Израиле Ося целый год был безработным. Потом удалось стать преподавателем. Долго не имел возможности заняться наукой, но в конце концов умудрился найти местечко. Один раз Ося приезжал в Биогавань и рассказывал о своих успехах. Мне показалось, что с халтурой он покончил.