Эликсир жизни

Или вот еще история. Как-то зимой я бродил по краю леса, высматривал заячьи следы. Притомившись от ходьбы по глубокому снегу, отпустил Смелого с поводка, сел на сломанное поваленное дерево, вытащил из заплечной сумки снедь и перекусил. Пес тоже получил кусок колбасы. Он хрумкал с таким аппетитом, что свиная колбаса хрюкала от удовольствия. Увидев, что еды больше нет, он разочарованно отошел и полез в бурелом. Меня немного разморило сытостью и теплом. Поплотней укутался, передвинул шапку на глаза и задремал. Вдруг раздался громкий треск валежника и лай. Я обернулся и от удивления чуть не выронил ружье: прямо на меня скакал кенгуру. Вот вы скажете: не может быть! Правильно. И я то же самое подумал в тот момент. Резко мотнул головой, стараясь очухаться от дремоты, и сообразил, что это, конечно, не кенгуру. Разве может кенгуру сбежать из зоопарка? Это – такой огромный заяц! Но тут же, окончательно проснувшись, осознал, что таких

зайцев не бывает. Это была косуля. Я не успел выстрелить, так как слишком долго просыпался. Смелый погнал косулю далеко и вернулся ни с чем, язык на плечо.

А вот еще история. Мороз лютовал. Кругом лежал снег. Он был покрыт ледяной корочкой и похрустывал под ногами. Мои бахилы проваливались сквозь твердый наст в рыхлую кашу. Местами снег скрипел. Ну вот, скажут торопливые читатели, на фига нам читать про то, что «снег скрипел»! Вот ежели б было написано про «скрипел диван»… Ладно, ладно, потерпите немного; про диван тоже будет, но попозже. Итак, снег скрипел под ногами и сверкал под лучами солнца, и от его серебристой волшебной красоты становилось чуточку теплей. На деревьях белыми искрящимися прядями зависла паутина инея. Я уперся прикладом в плечо и прицелился. Заяц быстро-быстро, подпрыгивая и взбрыкивая копчиком, улепетывал. «Ну, толстозадый, будешь ты на сковородке!», – уверенно подумал я и спустил курок. Осечка! У моей одностволки слабоват боек. Заяц удрал далеко; перезаряжать и стрелять второй раз смысла не было. Я порадовался за лопоухого: «Живи, везунчик!». Повезло этому зайцу лишь ненадолго. Когда я, долго идя по следу, вернулся назад, заяц выскочил почти в том же месте. Это иногда бывает: вспугнутый заяц побегает по полям и оврагам, попетляет, опишет круг и возвращается к своей лежке. Вообще-то в морозы лежать зайцу холодно, поэтому он бегает, чтобы согреться. Когда заяц снова выпрыгнул, я торопливо выстрелил. Он кувыркнулся и упал. Я подошел. Заяц лежал неподвижно на залитом кровью снегу и одним глазом испуганно смотрел на меня. Мне вдруг стало жаль его. Но нужно было его добить. Этого я еще никогда не делал, так как раненых зайцев Смелый придушивал. А в этот раз Смелого не было (сидел дома после прививки). Преодолев жалость, я размахнулся прикладом и ударил. Голова зайца хрустнула. Дело было сделано. И тут мне стало тошно и погано. Почувствовал себя полным дерьмом. Было такое ощущение, как будто совершил убийство. Конечно, это и было убийство: заяц ведь всё чувствовал и понимал.

Я стал активно промышлять куропаток. Вообще-то охота на них иногда бывает запрещена, хотя их в полях – тьма. Каждый охотник, гоняясь за зайцем или лисой, между делом за сезон отстреливает не менее дюжины куропаток. К осени куропатки становятся такие жирные и упитанные, что я их в шутку называю «куропопки». Весит каждая с полкило. Они прячутся в высоком сухостое, в кукурузе, а также на грядках свеклы или моркови. Каждая куропатка поет свою песенку, но звучат они одинаково: «фыр-тыр-тур». Тяжеловесная эскадрилья с громким возмущенным клекотом взлетает чуть не из-под ног, с шумом хлопая крыльями. Крылья даны куропаткам не только для полета, а еще чтобы громко хлопать, пугая друг друга и охотника. Испуганные куропатки залетают прямо в кастрюлю, ей богу. Я мысленно подсмеивался над ними: «Все полетели, полетели и курицы». Зимой куропатки начинают жаться поближе к речке, пока она не замерзла: в морозы тут теплее. Сидят под снегом, греются. Зимой стайка взлетает молча, не курлыча; только крылья фырчат.