Елисейские Поля

— Ну и благослови, если надо. Но ты ведь, наверное, сама не знаешь, как благословляют. Только поскорей. А потом поедем. Я хочу веселиться…

Ресторан. Шампанское. Женщины в светлых вечерних платьях. И все смеются, и всем весело. Или, может быть, притворяются, что им весело. Но Вере грустно, и нет сил притворяться. Она ставит локоть на стол, голова легко кружится, и все кругом кажется смутным и странным.

Цыгане на эстраде. Старые цыганки в пестрых шалях. Какие у них толстые ноги, а цыганки должны быть стройные и молодые.

Дни за днями катятся,
Сердце болью тратится,
Обрывая тоненькую нить… —

поют они гортанно и страстно.

— Как грустно, — вздыхает Вера. — А я хотела веселиться. Зачем мы приехали сюда?

— Если вам не нравится, поедем в другое место. В какую-нибудь французскую буат[2]. Там веселее.

Но Вера качает головой:

— Нет. Останемся. Они хорошо поют. И разве есть место, где мне будет весело?.. Налейте мне еще.

— Верочка, ты слишком много пьешь.

— Оставь, мама. Слушай лучше.

Пусть туман колышется,
Пусть гитара слышится —
Не мешайте мне сегодня жить…

Вера пьет, закинув голову, и ставит пустой стакан на стол.

— Не мешайте мне сегодня жить, — повторяет она медленно. — Но ведь мне никто не мешает. Никто. И все-таки я не могу жить. Ах, лучше бы я умерла.

— Вера, что ты говоришь… — испуганно шепчет Екатерина Львовна. — Не пей больше.

— Ты думаешь, я пьяна? Нет. А может быть, и пьяна, я не знаю. Пусть туман колышется. Видишь, как он колышется. Или это дым от вашей папиросы? Отчего вы молчите, Володя? Вам тоже грустно? Хотите выпьем на «ты»?.. Жених и невеста всегда на «ты».

Она протягивает ему стакан, чокается.

«Надо сказать, что-нибудь неприятное», — и смотрит ему прямо в глаза.

— Я не люблю тебя и никогда не полюблю.

Он роняет стакан, шампанское течет по скатерти, на Верино белое платье.

— Глупый, — смеется она, захлебываясь, волосы падают ей на лоб, — какой глупый. Я нарочно.

Он вытирает ее колени салфеткой:

— Ты пошутила?..

— Ну конечно. Конечно…

Пусть туман колышется,
Пусть гитара слышится,
Не мешайте мне сегодня жить… —

поют цыгане.

Вера слушает. Лицо ее снова становится грустным.

— Конечно я пошутила. Но слушай. Я не знаю… Может быть, ты все-таки будешь несчастным со мною. Даже наверно будешь несчастен. Мне очень жаль вас, Володя… Но что же я могу?..

— Вера, не пей больше.

— Ах, мама. Оставь. Сама не пей, если тебе не хочется. И я больше не обязана тебя слушаться, раз я невеста. — Она смеется. — Кончилась твоя власть надо мной. Правда, Володя?..

Цыгане уходят. Теперь вместо них на эстраде негры. Гавайские гитары щемяще и томительно звенят.

— Что же это такое? — растерянно оглядывается Вера. — Будто нарочно. Я хочу забыть, смеяться. А они нарочно выворачивают мне душу.

Из-за столиков встают пары, кружатся, медленно раскачиваются.

— Верочка, пойдем танцевать.

— Танцевать? — удивленно переспрашивает она. — Разве можно танцевать, когда сердце разрывается? Надо сидеть тихо и слушать. Дай мне папиросу. И все-таки… — Она кладет теплую ладонь на его руку. — Я постараюсь быть тебе хорошей женой, Володя…

Он целует ее пальцы.

— Смотри, — вдруг говорит она, вытягивая шею. — Какая у нее шуба, у той черной у окна. Я редко видела такую красивую. Ах какая. — Глаза ее суживаются от зависти. — Какая чудная.

Владимир Иванович наклоняется к ней:

— Тебе очень нравится, Верочка?

— Еще бы. Вот вопрос. Посмотри, какая пушистая.

— Раз тебе так нравится, надо будет тебе такую же купить.

— Мне?.. — Ее брови удивленно поднимаются. — А ты знаешь, сколько она стоит?..

Но он спокойно улыбается:

— Раз тебе нравится…

— Ты… Ты серьезно?

— Конечно. Завтра же утром пойдем выбирать.

Но она все еще не верит:

— Ты смеешься надо мной. Я даже мечтать никогда не смела. Ведь у меня на пальто кролик.

— А завтра у тебя будет белка. Самая лучшая. Какую захочешь.

— Завтра?.. Такая широкая, с огромным воротником, на парчовой подкладке?.. Правда? Ах, как я рада, какой ты милый.

Она громко хлопает в ладоши.

— Верочка, не шуми, — успокаивает Екатерина Львовна. — На нас смотрят.

— И пусть смотрят. Пусть. Ты только подумай, мама… Завтра с утра пойдем покупать. Ах, Володя, теперь я знаю, ты меня любишь. И мне очень, очень весело. И это все вздор. Мы наверно будем счастливы. Я танцевать хочу, Володя. Ах, как мне весело. Как весело…

10

— Мама, — кричит Люка из прихожей. — Мама!

Люка зажигает свет. В столовой на буфете записка. «Не жди нас». И даже чая нет. Люка проходит на кухню. На столе грязные тарелки, кусок холодной телятины, жареная, застывшая в жире картошка.

Люка кладет одну в рот, выплевывает — невкусно. И снова возвращается в столовую.

Что же могло случиться? Куда они делись? Вот почему Вера ее отослала. Люке грустно и тяжело быть одной. В кинематографе она плакала. Было так похоже на ее, Люкину, жизнь.