Елисейские Поля

Но очень скоро она поняла, что жизнь ее, в сущности, ничем не изменилась. Разве только стала еще немного скучнее.

И снова побежали годы, одинаковые, пустые, быстрые, стопкой ложившиеся друг на друга, как белье в ее зеркальном шкафу…

Был июнь. Мадам Дюкло сидела за столом в маленькой гостиной и проверяла счета. В передней позвонили. Верно, управляющий. Но горничная доложила:

— Monsieur Ланэ.

Мсье Ланэ иногда навещал ее, и они вместе вспоминали «доброе старое время».

Она аккуратно сложила счета, придавила их бронзовым пуделем, поправила высокую прическу и вышла в зал.

Мсье Ланэ ждал ее стоя. Он церемонно поцеловал ей руку. Прежде он никогда не делал этого. Он был одет торжественно, в визитку. На руках белые перчатки.

Они сели на золоченый диван.

— Как это мило, дорогой друг, что вы навестили меня.

Голос ее немного дрожал. У нее уже не было прежней свободы обращения, ведь гости теперь бывали так редко.

— Как ваше здоровье? Как дела?

— Жаловаться на здоровье, слава богу, не могу, — начал он обстоятельно. — Дела тоже недурны. Кроме моих прежних магазинов на улице Нотр-Дам, на улице Бланш и на улице…

Мадам Дюкло уже вполне овладела собой. Она, не слушая, кивала от времени до времени и улыбалась любезно и внимательно.

Бедный, как он растолстел.

— …На двести бочек больше, чем в прошлом году, — закончил он. — Ну а ваши дела, дорогая мадам Дюкло?

— Благодарю вас, мои дела тоже неплохи.

Мсье Ланэ уперся руками в колени.

— Далеко не плохи. Если правда, что вы получаете сто тысяч дохода с дома и бумаг…

— Откуда вы знаете?

Он самодовольно улыбнулся:

— О, в Париже все известно. Я навел свои справки!

— Но зачем?..

— Видите ли, мадам Дюкло. — Он слегка откашлялся. — Мне придется начать издалека. Я всегда чрезвычайно высоко ценил вас. Еще при жизни покойного Дюкло вы внушили мне живейшее уважение. Теперь, когда прошло уже четыре года с тяжелого для вас дня… И так как нас с покойником Дюкло связывала тесная дружба…

Она рассеянно слушала. Он, должно быть, предложит ей вступить компаньоном в какое-нибудь дело. Она была осторожна и боязлива и заранее придумывала вежливый отказ. Он вдруг выпрямился и вытянул короткую шею:

— Я имею честь просить вашей руки.

Громкий звук его голоса заставил ее вздрогнуть.

— Что? Что такое?

— Надеюсь, что вы согласитесь сделать меня счастливым.

Она удивленно смотрела на него.

— Что? Что такое? — повторила она.

— Я прошу вас стать моей женой.

— Вашей женой? Вы, мсье Ланэ… Вы это серьезно?

— Совершенно серьезно. Я совсем не расположен шутить такими вещами.

От волнения нижняя губа его отвисла. На лысом лбу заблестел пот.

Она все еще удивленно смотрела на него.

— Как вы могли? Как вы посмели? И вы были его другом… — Она вдруг сдвинула брови и покраснела. — Я прошу вас уйти сейчас же и никогда больше не приходить ко мне.

Он тоже покраснел:

— Но позвольте, мадам Дюкло, кажется…

Она быстро встала и топнула ногой:

— Уходите, слышите, уходите! — и позвонила. — Амели, проводите мсье.

Он развел руками:

— Это возмутительно. Стать моей женой было бы честью для вас.

И, пожав плечами, с достоинством вышел.

Она прошла в спальню, выпила воды, расстегнула высокий воротник платья. Надо успокоиться.

Села в свое любимое кресло у окна, взяла вышивание. Как он посмел?.. И он был другом мсье Дюкло… Руки дрожали. Острая иголка уколола палец. На белой коже оказалась красная капля. Она взглянула на нее, тихо ахнула; опустила голову на рабочий столик и заплакала. Ножницы со звоном полетели на пол.

Она плакала горько и долго, пока не ослабела от слез. Теплый ветер пробежал по ее волосам и мокрому лицу. Она подняла голову, вытерла глаза, взглянула в открытое окно на розовое закатное небо. И чего она так оскорбилась? Тысячи вдов выходят замуж…

И вдруг рассмеялась, не своим обычным смехом, сухим, похожим на кашель, а весело и раскатисто, так, как смеялась когда-то Манечка Литвинова.

От слез осталась в груди какая-то особенная легкость. Вот взмахнуть руками и полететь в высокое розовое небо над домами. И не быть мадам Дюкло, к которой сватается виноторговец Ланэ.

Улететь… Но взмахнуть руками было лень. Руки лежали на коленях, нежно обнявшись, как сестры, белые, тонкие, беспомощные. По телу вместе с легкостью разливалась слабость. Она смотрела на ножницы, блестевшие на полу, на мокрый платок, на уличные фонари. Ветер шевелил волосы, воротник платья так и остался расстегнутым, холодок пробегал по шее и вниз по спине.

Мадам Дюкло ни о чем не думала. Она чувствовала себя блаженно и смутно, прислушивалась к легкому стуку сердца.

Так сидела она долго, пока прислуга не пришла звать ее обедать.

— Я не буду обедать. Вы мне больше не нужны сегодня.

Голос ее звучал тихо, и прислуга встревожилась:

— Мадам нездорова? Пойти за доктором?

Но мадам Дюкло нетерпеливо сдвинула брови:

— Я вам сказала: можете идти.

Горничная осторожно закрыла дверь и побежала на кухню рассказывать о невероятном событии: «Мадам не будет обедать».