Елисейские Поля

Люка слегка касается Вериной щеки, ей неприятно, что Вера прижимается к ней, она сквозь платье чувствует ее большой живот. Ей противно.

— Я назову ее Людмилой, — уже успокоившись, мечтательно говорит Вера. — В честь тебя. Чтобы она была такая же веселая и хорошенькая, как моя Люка.

Люка осторожно высвобождается.

— Ну, иди играть в сад. Тебе теперь нравится? А помнишь, когда приехали, капризничала. Ведь хорошо здесь, Люка?

— Ужасно хорошо. Я думаю, лучше не бывает…

Вера еще раз целует ее, и Люка убегает. Вера, конечно, бедная, но уж очень с ней скучно.

У себя Люка садится за стол. Надо с кем-нибудь поделиться. Лучше всего написать Жанне письмо.

«Дорогая моя Жанна, — крупным неровным почерком выводит она, — вот я тебе говорила, а ты не верила. Надо только немного подождать, и будешь счастлива. Я уже дождалась и счастлива. Теперь очередь за тобой. И это тоже скоро будет. Я знаю. Я очень счастлива. Вчера ночью…»

Люка задумывается, как описать то, что было вчера ночью, и можно ли описывать… и ведь, в сущности, ничего не было… Это не то, о чем говорила Вера, это другое… Она задумчиво смотрит в окно. По улице идет Арсений, он открывает калитку, входит в сад. Она вскакивает со стула, бежит вниз навстречу ему. Письмо так и остается недописанным.

Вера в кресле у окна шьет маленькую кофточку. В комнате прохладно и тихо, а в саду теперь уже жарко. От жары Вере нехорошо. Она вдевает белую нитку в иголку и шьет маленькими стежками. Надо, чтобы швы совсем не чувствовались, не жали.

В саду между деревьями мелькает Люкино желтое платье и рядом Арсений, Вера улыбается. Ей приятно, что он здесь, в саду, совсем близко, приятно сидеть так одной и шить маленькую кофточку. Совсем не надо, чтобы он непременно всегда был рядом, приятно помолчать и подумать о нем. Пусть он поболтает с Люкой. С нею не соскучится.

Вера, улыбаясь, шьет.

Белая бабочка залетела в окно. Воробьи скачут по дорожке. Теплый ветер шуршит в жасминовом кусте, пробегает по волосам и вниз по голой шее. Теперь уже скоро. А потом… Они будут так же жить на даче. И в таком же саду, может быть в этом самом саду, она, ее дочка, будет играть. Вера сонно закрывает глаза. Вот она, ее маленькая Людмила, сидит на горке песку и блестящей лопаткой сыплет песок в красное ведрышко. У нее светлые волосы, как у Люки, но глаза черные. В саду шумит ветер. Нет, это не ветер, это маленькие ножки ее дочки бегут по дорожке.

— Мама-Киса, — зовет тонкий голосок.

Вера открывает глаза. И вдруг в ту же минуту чувствует, как что-то шевельнулось в ней. Это ее дочка подала ей знак, постучалась к ней: «Я здесь. Я здесь».

Вера кладет руку на живот и взволнованно прислушивается к легкому стуку — это она, ее Людмилочка, ее дочка…

Вера встает и, тяжело ступая, осторожно спускается в сад. Надо рассказать Арсению. Но где же они?

Сад пуст. Только деревья, голубое небо и солнце. От жары Вере томно, хочется сесть на скамейку, отдохнуть. Но надо найти Арсения, надо ему рассказать.

— Люка! — зовет она. — Арсений Николаевич!

Ответа нет… Вера стоит под деревом. Так хочется его сейчас увидеть. Она поворачивает к дому, идет мимо беседки. Может быть, спрятались туда от солнца? Держась за перила, она взбирается на лесенку. Всего пять ступенек, но она устала. Она, улыбаясь, толкает дверь. Темно. После солнечного света сразу ничего нельзя разобрать. Но они тут, она слышит шорох. И пристально всматривается…

И вдруг видит: Люка лежит на коротком диване, голые ноги свешиваются на пол. Арсений на коленях, и голова его у Люкиных голых ног. Что?.. Что это?.. Вера не понимает. Не может, не хочет понять.

— Арсений! — вскрикивает она.

Арсений быстро поворачивается к ней, глаза у него шалые и подлые. И уже нельзя сомневаться.

Вера поднимает руку, словно отталкивая от себя этот взгляд, делает шаг назад, туда, к лестнице, и всей тяжестью опирается о перила. Тонкие перила трещат. И последнее, что она видит, — нестерпимо синее, стеклянное небо над головой. И вдруг стеклянное небо трескается. Большие куски синего стекла со звоном и грохотом летят вниз, прямо на землю, прямо на Веру…

7

Веру перенесли в дом. Она лежит на диване в той самой комнате, где только что шила, и на столе у окна все еще белеет маленькая кофточка, а в спинке кресла вколота иголка с длинной извивающейся ниткой.

Люка стоит на пороге и смотрит на сестру. Верины открытые глаза бессмысленно устремлены прямо вверх, в потолок, лицо бледно и неподвижно, запекшиеся губы полуоткрыты. «А-а-а», — ни на минуту не прерывается крик. Неужели это кричит Вера? Разве нельзя ее унять?

Екатерина Львовна и горничная суетятся. Арсений побежал за доктором.

Вера все кричит.

— Сейчас, сейчас, Верочка, подожди. Сейчас, ради бога. — Екатерина Львовна расстегивает Верино платье, мочит ей лоб холодной водой. — Сейчас, Верочка. Как это случилось, Люка? Отчего?..

— Я не знаю, — растерянно говорит Люка. — Она, кажется, хотела зайти в беседку и оступилась… Я не знаю.

— Верочка, господи, Верочка, не кричи так…