Елисейские Поля

– Азраил…

Но уже ничего нет. Только вечер. Только фонари и шуршащие ветки.

Люка идет дальше, испуганная, смущенная. Что это было?.. Нет, ничего не было. Но разве она еще помнит? Не совсем забыла?..

Люке грустно, и как она устала. Она еле передвигает ноги. Вот наконец их улица. Под фонарем перед самым подъездом стоит кто-то. Она видит его синее пальто, его шляпу. Он стоит спиной к ней – верно, ждет. Но какое ей дело? Сердце еще трепещет от шума черных крыльев. Что это было?.. Неужели опять Азраил?

– Здравствуйте, Люка.

Люка кладет холодную руку в его ладонь. «Нет, это только кажется, – успокаивает она себя. – Только кажется…»

И все-таки она говорит:

– Здравствуйте, Арсений Николаевич…

– Как поживаете, Люка?

– Хорошо, спасибо… – Лучше прислониться к фонарю, чтобы не упасть.

Она неясно видит его лицо. И голос его доносится будто издали… Это от тумана. Это от волнения.

– Какая вы бледная. Вы были больны?..

– Нет…

– Как поживает Екатерина Львовна? Вера Алексеевна?

– Вера вышла замуж. Она в Ницце.

– Скоро приедет? – отрывисто спрашивает он.

– На будущей неделе. Она вчера прислала цветы.

Он снимает шляпу:

– Ну, всего хорошего, Люка. Кланяйтесь Вере Алексеевне. Не забудете?

– Нет.

– А вы большая стали. Много учитесь? Так не забудьте передать привет Вере Алексеевне. До свиданья.

Он быстро уходит. Люка растерянно смотрит ему вслед.

«Неужели это на самом деле был он? Улица пуста, и даже представить себе нельзя, что он только что стоял здесь под фонарем и говорил с ней…» Люка тихо входит в дом, поднимается по лестнице и в прихожей бросается на шею матери:

– Мама, мама… – И нельзя понять, всхлипывает она или смеется.

Екатерина Львовна отстраняет ее от себя:

– Да скажешь ли ты наконец, что с тобой? – и видит длинную красную царапину на Люкиной щеке.

– Господи, ты упала?

– Нет, нет, я ранена, – уже громко хохочет Люка. – Я дралась с Ивонной, и я победила.

Люка со всех ног бежит в столовую.

– Как не стыдно драться…

– Я победила, – кричит Люка, – победила. Подумай, она на пять кило тяжелей, а я победила.

От возбуждения Люка не может устоять на месте и бегает из комнаты в комнату, оглушительно хлопая дверьми.

– Люка, перестань. У меня голова разболится.

Но Люке необходимо как можно больше шума, грохота и крика. Она ложится на спину на диван, взмахивает ногами и, перекувырнувшись через себя, падает на пол.

– Люка, сумасшедшая. Спину сломаешь.

Но Люка уже прыгает со стула на стул.

– Не мешай, мама. Я не могу, не могу иначе. Я бы хотела, как Чаплин в «Ла рюе вэр л-ор»[4], пух из всех подушек выпустить и вокруг палки на потолке крутиться. Ах, мама…

Люка бежит к себе. Минут пять слышно, как она шумит там. Потом все стихает…

Екатерина Львовна накрыла на стол. Принесла из кухни миску с супом.

– Люка, иди обедать.

Но Люка не ответила, она даже не слышала. Она сидела на кровати, крепко обхватив колени, и глядела в угол, бессмысленно и блаженно улыбаясь. Желтый круг от фонаря на тротуаре. Арсений. На нем было синее пальто и серая шляпа. Это она хорошо заметила. И воротник поднят. «Какая вы стали большая», – сказал он и улыбнулся. А палка?.. Была палка? Она наморщила лоб. Да, палка камышовая висела на руке. И перчатки серые. И волосы блестели, когда он снял шляпу.

– Люка, что же ты? Иди обедать.

– Сейчас. Подожди. Я готовлю уроки.

Она снова попробовала себе представить Арсения. Но теперь вместо него она видела себя. Растрепанная, на щеке царапина, в старом берете – урод. И руки в черниле. А что туфли у нее на белой подметке, он вряд ли и заметил. Ведь было темно. И она так глупо держалась, ничего не сумела сказать. Только «да» и «нет». Как глухонемая. Слово «глухонемая» показалось самым унизительным и подходящим.

– Как глухонемая, – со злобой повторила она, подошла к зеркалу и показала себе язык. – У, несчастный урод…

– Люка, суп остынет.

– Иду, иду. Не дашь даже задачи решить.

Люка села за стол, разложила салфетку на коленях.

– И что за выдумка девочкам драться? У нас в институте…

– Вы были куклы шелковые в твоем институте.

– Девочкам стыдно драться. И как вы деретесь? Расскажи.

Люка пожала плечами:

– Неинтересно.

– Разве мне может быть неинтересно?

– Просто деремся кулаками, боксируем, стараемся друг другу в зубы побольней заехать. Или под ложечку, хотя это и запрещено.

– Господи, Люка. Неужели серьезно? Как пьяные извозчики.

Люка опять пожала плечами:

– Я же говорила, что тебе неинтересно. Ты не спортивна. Не понимаешь…

После обеда Люка снова в своей комнате. Надо все вспомнить, все подробно.

Люка вздыхает, прижимает руки к груди и видит… Да, действительно видит Арсения. Каждую ресницу, каждую точку на лице, каждый шов на пальто. Он стоит в углу и смотрит на нее блестящими рассеянными глазами, и желтый свет фонаря падает на его серую шляпу…

3

Утром пришло письмо.

Вера писала: «Встречайте в четверг без четверти одиннадцать. Я ужасно рада вернуться в Париж, мамочка, и что медовый месяц кончился. Ах, этот мед».

Четверг – значит завтра.

– Люка, Люка, – кричит Екатерина Львовна, – завтра утром…

Люка вбегает в столовую.