Элиты Эдема

Ты такая глупая, размышляю я. Он друг. Он будет рад увидеть тебя. И тебе он понравится, потому что он нравился тебе прежде, когда ты была Рауэн. Ничего страшного.

Усилием воли я заставляю себя постучаться в дверь. Три робких, негромких стука.

Нет ответа.

Я снова стучусь, и почти рада тому, что его нет в комнате. Может быть, он чем-то занят. Может быть, мне не стоит видеться с ним, пока я не вспомню его и не узнаю причину, почему при одном звуке его имени у меня подкашиваются ноги.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти, но непреодолимая сила заставляет меня повернуть назад почти в ту же секунду. Я прижимаюсь плечом к двери и случайно, будто по неосторожности, толчком открываю ее. Мое тело проваливается в пустоту, и я падаю.

Я вдыхаю запах его комнаты, и этот запах пробуждает во мне аппетит, как будто я голодающая девочка, почувствовавшая запах еды. Стойкий резкий аромат камфоры смешивается с приятным ароматом, который я могла бы назвать «мальчишеским», и другим нежным, древесным запахом. Это потрясающий запах, и он тянет меня внутрьь.

– Ээй? – зову я, надеясь, что никто не отзовется. Я бессовестно вхожу внутрь. Я щелкаю выключателем… и обнаруживаю музей.

Произведения искусства висят по всем стенам. Настоящие полотна с яркими масляными картинами, листы бумаги с карандашными набросками. Меня завораживают их сюжеты. Животные, живые и колоритные на фоне гибнущего мира. Минималистский портрет девочки Рэйнбоу – несколько легких линий отчетливо передают всю ее живость.

Затем я поворачиваюсь и вижу фреску на стене напротив кровати.

Это я.

Распущенные темные волосы, длинные, спадающие на плечи, лежат на призрачном белом одеянии, мало похожем на элемент одежды – словно мимолетный ветер набросил поверх моего тела случайное легкое покрывало. В мои волосы вплетены цветы: яркие пятна белого и розового в моих почти черных локонах. Художник расположил картину таким образом, что контуры стены совпадают с контурами моего тела, так что кажется, что я появляюсь из самого камня, как волшебница.

На заднем фоне фрески со мной сотни существ, больших и маленьких, окружающих меня, как верующие богиню. Они стоят по парам, подобные с подобными. Гривистый лев прижимается к золотой львице. Вычурный павлин расправил свой хвост, защищая изящную коричневую самку. Все они смотрят на меня с мольбой. На дальнем плане изображение другого человека, прислонившегося спиной к дереву, в тени впадины в каменной стене. Это мужчина. Я присматриваюсь, но не могу рассмотреть его черты. Он единственный не смотрит на цветочный образ богини. Его голова опущена.

Я отступаю и смотрю на центральную фигуру. Нет, вряд ли это изображение меня. Черты лица те же – широко посаженные глаза, крепкий, скошенный волевой подбородок с победоносной ямочкой. Но кое-что совсем другое.

Художник наделил меня разноцветными глазами. Живыми, трепетными, совершенными глазами второго ребенка, в которых сочетаются оттенки зеленого, серого и голубого, со звездной россыпью золота, лучиками исходящей из самого центра черного зрачка.

Вот как я выглядела, когда была Рауэн? Эти глаза меняют мое лицо, создавая вокруг меня магический ореол. Я прикасаюсь к контурам своего собственного лица, вожу пальцами по коже, пока не убеждаюсь, что это прекрасное творение – я. Какой одаренный художник. Должно быть, Лэчлэн нарисовал эти картины.

Но зачем он покрыл огромное пространство комнаты моим изображением? Должно быть, это первое, что он видит, когда просыпается, и последнее – перед тем, как засыпает. Я нарисована с такой любовью. Должно быть, он часами рассматривал мое лицо, тогда как у меня даже представления нет о том, как он выглядит. Я этого никак не могу понять.

– Что ты делаешь? А… Это ты.

Голос, произнесший эти слова позади меня, переходит от ярости к ошеломлению, от нежности к смущению. Я оборачиваюсь и вижу молодого человека, который, кажется, несколько старше меня. Его каштановые волосы слишком длинные, неряшливо подстриженные, откинутые с его красивого лица со шрамом в форме вытянутого изгибающегося месяца вдоль левой скулы. В тени арки его глаза кажутся бледно-карими, и он мог бы сойти за официального первого ребенка. Но, как только он выходит на свет, его глаза оживают, играют оттенками орехового и золотого, усеянные насыщенными коричневыми брызгами.

– Лэчлэн? – только и могу прошептать я.

Он не отвечает, что меня раздражает до невозможности. Я протягиваю руку, наверное, излишне официально и немного чопорно.

– Привет, меня зовут Ярроу.

– Нет. Это неправда.

– Ну да, но… я имела в виду, это сейчас. Но раньше…

Любой другой в Подполье облегчил бы мне задачу. Они понимают, что, хотя они могут знать меня как Рауэн, в своем сознании я остаюсь Ярроу. Лэчлэн заставляет меня объяснять то, что всем остальным кажется очевидным.

Но должна заметить, что и ему нелегко, и я даже немного сочувствую, несмотря на мое раздражение.