Элиза, или Настоящая жизнь

— Ты не настоящий революционер, — сказал Анри. — Ты бунтарь, я уже говорил тебе. Ты губишь себя. Нас не так много, мы нуждаемся в таких, как ты. Надо же что–то делать, как–то противодействовать в создавшейся ситуации.

— Нехорошо все оборачивается, — прошептал Люсьен. — Люди боятся. Это сведение внутренних счетов, эти суды… Вот люди и становятся на сторону сильного.

Анри проводил меня. Он оставил свою машину в тупике, за собором.

— А как вы, Элиза, — спросил он, — привыкаете?

Я сказала, что нет, скоро уеду, не знаю точно когда, но, наверно, перед рождеством.

— Используйте привязанность к вам Люсьена, убедите его бросить завод. Он дошел до точки.

— Его привязанность? — сказала я скептически.

— Ему надо отдохнуть некоторое время, подыскать себе другой заработок.

— У него нет для этого средств.

— Ну, — запротестовал Анри, — несколько дней, подумаешь, дело. Две, три недели он может выдержать, не работая. А больничный лист?

Я не ответила. К чему. Нас разделял целый океан. Выражение «нет денег» имело для него совершенно иной смысл. Для него это означало лишиться кино, в худшем случае, — бензина для машины. Для нас это был хлеб насущный, мы были одни, нас никто не поддерживал. Останься Люсьен без работы на три недели, на два месяца — и мы погибли. Мы уже не жили у бабушки. «Десять тысяч франков всегда найдутся», — говорил Анри. Мы находили их только в день получки в платежной ведомости.

— Бедняга Люсьен. Долгие годы он бездельничал…

— Посылает ли он деньги дочери? — внезапно спросил Анри.

В смущении я ответила, что не знаю.

— Но Анна могла бы работать, — сказала я.

Анри покачал головой.

— Я высажу вас здесь.

— Да, хорошо.

— Он не хочет, чтоб Анна работала. Сейчас, во всяком случае. Знаете ли вы, что она явилась ко мне в один прекрасный вечер. В мае, должно быть. Люсьен уже жил в Париже месяца полтора–два. Она вспомнила мой адрес. Как она добралась сюда, откуда взяла деньги? Она была так возбуждена, что я испугался. Требовала, чтоб я сообщил Люсьену о ее смерти. Оставила мне для него письмо и ушла. Мы искали ее. Люсьен обезумел. От страха и от нездоровой радости, — ему льстил поступок Анны. Она покончила с собой из–за него. Пожертвовала своей жизнью. С помощью одного приятеля мы нашли ее в больнице. Никто еще не умирал, обожравшись аспирином. Ей все же пришлось полежать. Это сообщило ей в его глазах некое дополнительное измерение. Они очень далеки от нас, вам не кажется?

— Да, — сказала я, глядя на голубую в ночном свете дверь Дома Женщины.

Эти заполярные области были чужды мне. Они заставляли меня сожалеть об успокоительной посредственности Мари — Луизы. Я боялась Анны.

— Мадемуазель Летелье, вы не заметили, что все позиционные огни поставлены косо?

Жиль тихонько подтолкнул меня в сторону, и, когда машина поравнялась с нами, стал смотреть, как работает Мадьяр.

— Видите?

Он наклонился к нему.

— Не так, — сказал он, — вот как.

И, присев, он показал.

— Понятно? — спросил Жиль.

Мадьяр сделал знак, что не знает этого слова. Жиль вернул ему отвертку.

— Ступайте, — прокричал он мне, — а то пропустите.

Я вернулась в машину. Жиль последовал за мной, присел сзади.

— Мало времени, да? Не хватает, чтоб проверить снаружи?

— Да, мосье, времени мало.

— Хорошо, — сказал он, — пропускайте все задние огни. Не проверяйте их.

Высокий наладчик появился в прямоугольнике дверцы.

— В чем дело, мосье Жиль?

— В твоих потолках. Недостаточно натянуты, вот уже два дня, как контроль сигнализирует.

— Да?

Он провел рукой по материи, появились складки.

— Действительно. Но пусть поглядят, кого мне дали на сборку! — вдруг взорвался он. — Ратоны, одни только ратоны. Ни хрена не смыслят в работе и вдобавок ленивы…

— Послушай, — обрезал Жиль, — а ты уверен, что им толком объяснили, как делать?

— Еще бы! Я сам им объяснял.

— Я все же поговорю с ними.

Наладчик спустился.

— Он расист, да? — спросила я у Жиля.

Тот сделал вид, что не слышал вопроса.

— Я предпочел бы видеть вас в конторе, — сказал он. — В январе, после праздников я этим займусь.

Я ничего не сказала, но подумала: «После праздников меня здесь не будет».

Ко мне приближался Арезки. Я постаралась уклониться от встречи, но он протянул мне комок ваты, пропитанный бензином, и я его поблагодарила.

— Увидимся сегодня вечером? Около автобуса, как в тот раз. Походим немного.

Он наклонился и сказал мне на ухо:

— Мне нужно поговорить с вами.

На нас смотрел наладчик. Он вместе с Жилем, измерявшим пластик, был в машине, которая стояла напротив нас. Глаза его ничего не выражали, он просто смотрел, но я покраснела, точно он поймал меня на месте преступления. Моторы замедлили ход, раздался спасительный звонок.

— Ладно, — сказал Жиль, вылезая, — пора кончать. Пошли. Вы едите в столовой, мадемуазель Летелье?

— Нет, в раздевалке.

— Всухомятку?

В этот вечер Арезки не ушел из цеха раньше времени. Когда он заметил, что я кладу на место свою планку, он прошел сзади меня и кинул:

— До скорого, я жду вас.

Мы доехали до ворот Лилá, как в прошлый раз. Дорога показалась мне долгой.

Наконец мы погрузились во мрак Рю–де–Глайель.

— Походим сначала? — спросил Арезки.