Элизабет Тейлор

Позднее мне позвонил один мой приятель, который хорошо знал Элизабет. Она просидела у него все утро, рассказывая ему про нас с нею, и он позвонил мне, чтобы предостеречь меня от опрометчивой женитьбы.

«Макс, — сказал он. — Ни в коем случае не женись на ней. Она не та, кто тебе нужен. Она три раза пыталась наложить на себя руки и перепробовала уже все наркотики».

Он предупредил меня об этом потому, что моя судьба была ему небезразлична. И все равно, это было для меня нелегкое решение, стоившее мне немало душевных мук. Ведь я любил Элизабет всем сердцем, именно она стала причиной кризиса в моих отношениях с женой. В конечном итоге, мне стало ясно, что я не могу жениться на ней, ведь она непременно станет использовать меня, человека намного старше ее, как любая другая хорошенькая женщина в такой ситуации — то есть я просто стану для нее чем-то вроде прикрытия, пока сама она будет спать с кем попало. В этом плане Элизабет была настоящей искательницей приключений, и хотя я, безусловно, отдавал бы ей всего себя, ей этого, разумеется, было бы недостаточно».

Роман оборвался так же внезапно, как и начался, он не вылился, как это нередко случается, в теплую многолетнюю дружбу. Лернер остался со своей женой а Элизабет вернулась к Эдди Фишеру.

«Это небольшое глупое увлечение», — заявила она Фишеру, — ровным счетом ничего для нее не значило и, разумеется, не имело никакого отношения к ее страсти к нему». Тем не менее, Элизабет опасалась, что Эдди ее бросит. Она уверяла его в своей любви, то и дело повторяя слова, выгравированные на юбилейном подарке, который она преподнесла ему два года назад: «Я люблю тебя и хочу быть с тобой до конца моих дней». На публике она демонстративно целовала его и вешалась ему на шею. Немного фальшивя, она напевала мелодию «Кровавой Мери». «Эдди Фишер — тот, кого я люблю. Эдди Фишер — тот, кого я люблю. Эдди Фишер — тот, кого я люблю... Ну разве это, черт возьми, не здорово!»

Чтобы заново укрепить их союз, Элизабет заявила, что хотела бы иметь от Эдди ребенка. Ну а поскольку из-за перевязанных труб зачать она уже не могла, единственным выходом для них, по ее мнению, оставалось усыновление. Сначала они направилась к Майклу Уайлдингу, спросить его, не согласитси ли он, если Эдди усыновит его сыновей. Уийлдинг наотрез отказался. Затем у Эдди и Элизабет состоялся разговор с Куртом Фрингсом относино усыновления какого-нибудь малыша из другой страны, поскольку американские агентства, ведавшие усыновлением, косо посматривали на артистов, у которых, подчас, даже не было собственного дом и которые кочевали из гостиницы в гостиницу. Фрингсу было известно, что для Элизабет и Эдди будет невозможно усыновление итальянского ребенка, поскольку никто из них не принадлежит к католической вере. Вот почему он обратился к другой своей клиентке, Марии Шелл, чтобы та навела справки относительно усыновления в Мюнхене немецкого малыша.

«Как мне кажется, Лиз видит себя в роли матери-богини, — заметил Уолтер Вангер. — Она уверена, что часть ее функций заключается в том, чтобы родить любому мужчине ребенка. Ну а поскольку всех своих трех предыдущих детей она произвела на свет посредством кесарева сечения, для нее слишком рискованно вновь подвергать себя этой опасности. Вот почему для них с Эдди так важно было усыновить какого-нибудь ребенка».

Элизабет с восторгом восприняла каждую из своих трех беременностей, но вот роль матери давалась ей нелегко.

«Она обожает младенцев, щенят и котят, — заметил кто-то из ее друзей. — Но она не всегда отличает их друг от друга. Они для нее как игрушки».

Поскольку Элизабет презирала такие занятия, как стряпня, уборка, стирка, ведение хозяйства, покупки — то есть то, чем занимаются большинство замужних женщин, — она нанимала горничных, нянек и кухарок, чтобы те выполняли за нее эту работу. На протяжении многих лет при ней состоял Дик Хенли, на которого были возложены обязанности по организации ее быта. График ее съемок и постоянные разъезды, особенно с Майком Тоддом, практически не оставляли ей времени для детей. Когда же она все-таки с ними виделась, ей было трудно выполнять свои материнские обязанности. Тодд как-то раз мимоходом упомянул эту проблему в разговоре с кем-то из друзей.

«Материнство — самая главная работа в жизни женщины, поэтому ей никак нельзя говорить, что она плохая мать, потому что она примет это близко к сердцу и обидится, — признался Тодд. — Я могу без обиняков говорить Лиз все, что я думаю о ее игре. Например, я могу сказать: «Ты играла паршиво», или же: «Когда этот тип говорит, сделай вид что тебе интересно — слушай!» Но я никак не могу сказать ей: «Не пытайся соревноваться с нянькой, ты же мать. Пусть дети знают, что ты их мать».

Но я вынужден помалкивать, потому что мне надо, чтобы Лиз все поняла сама. И я молчу себе, потому что знаю, что она умна, я вижу, как она постепенно делает правильные выводы».