Элизабет Тейлор. Жизнь, рассказанная ею самой

Всегда больше дружила с мужчинами, среди женщин редко встречаются те, кто способен не завидовать.

А с Ричардом мы так увлеченно ссорились, кричали друг на дружку и даже дрались на съемочной площадке, что, оставив негатив в павильоне, дома жили душа в душу, чего раньше не наблюдалось. Нет, мы с Бартоном любили друг дружку, но почти все время ссорились, нам нужно было задевать, к чему-то цепляться, чему-то возражать, потом кричать и, наконец, мириться и обниматься. Я никогда не понимала, как супруги могут жить мирно и ладно все время, это же так скучно. Мы и с Майком Тоддом тоже орали друг на друга, а потом всю ночь занимались сексом.

В браке должны быть эмоции, иначе, если все гладко, мне кажется, можно умереть со скуки. У меня был спокойный и ровный брак с Майклом Уайлдингом, которого я просто не могла заставить взорваться и закричать. Это невыносимо скучно и засасывает хуже болота. Уж лучше ругаться, как Марта и Джордж… Только с условием такого же бурного примирения.

Кстати, понимание незавершенности фильма именно в плане такого примирения после ссор помогло мне сыграть обиду Марты. Она оскорбляет мужа не столько потому, что действительно считает его тряпкой и ничтожеством, сколько ожидая ответного взрыва и бурного примирения после ссоры. Мужчины не понимают, что именно это ей и нужно: чтобы наорал в ответ, пусть даже ударил, но тут же схватил в объятия и повалил в постель. А муж Марты Джордж именно этого и не желает делать.

Это ошибка многих пар, жены устраивают скандал из ничего, чтобы потом мириться, мужья воспринимают крики как отказ от близости. Киношному Джорджу понять бы, что именно нужно Марте, и семья была бы крепкой и его карьера сложилась. Но вот не дано…

С Ричардом все максимально шумно: мы ссорились, орали друг на дружку, кидались чем-нибудь, а потом мирились и действительно обнимались до утра. Вот это по мне! Но во время съемок мы всю энергию тратили на площадке, ругаясь и крича по-настоящему, оскорбляя друг дружку и даже пуская в ход кулаки. Все, как в жизни, только еще ярче. Эмоции перехлестывали через край, и дома мы были уже тихими и милыми.

Дети не могли нарадоваться, помощники и прислуга тоже. Несмотря на эмоционально трудные съемки, это были лучшие дни в моей жизни, если не считать месяцы рядом с Майком Тоддом.

Нас подстерегала другая ловушка – войти в роли вошли, а вот выйти оказалось трудней. То есть мы настолько привыкли ссориться на площадке, что продолжали делать это и вне ее. Ричард поддерживал мое «склочное» настроение ради успеха роли, поскольку мне было бы трудно ежедневно входить в образ Марты и выходить из него, но если он сам в роли Джорджа был вялым подкаблучником, то в жизни этого не наблюдалось, Ричард также громогласно отвечал на мои оскорбления.

Сначала в шутку, потом вошло в привычку, мы начинали ссоры шутя, а заканчивали настоящими оскорблениями. Правда, потом следовало именно то, что я так любила – бурные примирения в постели. Ричард их любил тоже.

Иногда мы устраивали показные перебранки, неизменно привлекавшие внимание. Смешно было понимать, что актерскую игру окружающие принимали за настоящий скандал.

Если бы не Ричард, я ни за что не рискнула бы играть Шекспира, хотя всегда очень этого хотела. До Шекспира надо дорасти внутренне, даже череп «несчастного Йорика» играть стоит со смыслом. Бартон же был просто шекспировским актером, что неудивительно, если вспомнить его истоки (я имею в виду Ричарда, а не Шекспира).

Я же не представляла, как перед камерой можно изъясняться стихом. Говорить текст, все время держа ритм стиха… мне казалось это невозможным. Ричард хохотал, обвиняя в непрофессионализме, вернее, в отсутствии театральной практики. Но к моменту предложения сняться в «Укрощении строптивой» лично я была готова к такой роли, правда, при условии, что ссориться и воевать придется с Ричардом. О!.. какой это был праздник!

Мы уже сыграли по паре-тройке фильмов врозь, Ричард даже больше, потому что я на два года просто ушла из кино, чтобы уступить первенство ему.

Но все равно хотелось играть вместе, потому когда меня пригласили на роль Катарины в «Укрощении строптивой», я тут же потребовала роль Петруччо для Бартона. Какое счастье, что это удалось!

Игра была просто праздником, Ричард помогал мне справиться со сложным стихом, а уж как устраивать сцены с потасовками, нас не стоило и учить. Мы просто слегка утрировали собственные скандалы и текст кричали положенный по сценарию.

Конечно, это не театр, но близко…

Я очень старалась, чтобы Ричард не порвал связей с театром, понимая, насколько это для него важно. Поэтому, когда нас обвиняли в коммерциализации творчества, в погоне за выгодой, было очень обидно. Я переспрашивала Бартона:

– Ты ведь не считаешь так, как журналисты?

Ричард соглашался, правда, не слишком уверенно.

Я до сих пор почти дословно помню это жуткое интервью.