Элизабет Тейлор

Элизабет горела желанием вернуться в политику, где за ней сложилась слава самого ценного приобретения Республиканской партии со времен Дуайта Эйзенхауэра. Поскольку Элизабет привыкла постоянно находиться в центре внимания, политика стала для нее естественной сферой приложения сил, и этот переход прошел легко и безболезненно. Она прекрасно понимала, какую роль играет ее кинослава, ставшая для ее мужа залогом его политического успеха. Без нее Уорнеры ни за что бы не удостоились второго августа приглашения в Нью-Гемпшир. Без нее им также оказалось бы не под силу собрать вокруг себя в Манчестере, в Арсенале Национальной Гвардии, тысячи ликующих республиканцев с целью сбора средств на нужды партии. По дороге назад в отель Элизабет держала в руках кувшин с кленовым сиропом, преподнесенный ей губернатором Нью-Гемпшира. В это же самое время неподалеку от Ричмонда взорвался огненным шаром и упал в лес двухмоторный самолет. Все его пассажиры погибли, в том числе и недавний соперник Уорнера Ричард Обенсхайм.

На следующее утро у Уорнера был запланирован официальный завтрак, на котором ему предстояло зачитать обращение. По этой причине он предупредил своего помощника, чтобы все поступающие звонки направлялись его секретарю, а его самого не беспокоили. В два часа ночи весть о гибели Обенсхайма всколыхнула всю Вирджинию. Через несколько минут один знакомый позвонил Уорнеру в Нью-Гемпшир. Звонок был принят помощником Уорнера, решившим ничего не говорить своему боссу до того, как тот не прочтет свое обращение. Однако Уорнер поднялся рано и узнал эту новость по телевидению.

«Джон вошел в комнату бледный, как полотно, — вспоминала Элизабет. — Он сказал: «Я только что узнал по телевизору, что Дик погиб в авиакатастрофе». Его била дрожь. Я знаю, что тоже побледнела. Я просто почувствовала, как кровь отхлынула у меня от лица. Мы отказывались в это верить. Мы отменили все наши встречи и вернулись к себе на ферму. И еще долго не могли прийти в себя».

На следующий день, пятого августа, в субботу, Уорнеры отправились в Ричмонд, чтобы присутствовать на похоронах Обенсхайма, проходивших во второй Пресвитерианской Церкви. Уорнер прибыл туда со скорбным лицом, Элизабет крепко держала его под руку. После заупокойной службы она подошла к лимузину, в котором сидела Хелен Обенсхайм и трое ее детей.

«У меня сердце кровью обливалось, глядя на нее, — вспоминала Элизабет. — Она сидела уставясь в пол. Отец дотронулся до нее, она подняла голову и увидела меня. Затем она вышла из машины, и мы обнялись».

После похорон Элизабет заявила репортерам: «Я глубоко соболезную Хелен Обенсхайм. Подумать только — увидеть собственного мужа обгоревшим до неузнаваемости! После такого до конца жизни будешь видеть кошмары. Я знаю, что это такое».

Политическая чехарда началась тотчас же после похорон Обенсхайма. В воскресенье — то есть на другой день после мессы — группа сторонников Обенсхайма встретились с Уорнером в Атоке. Эти люди, известные в партийных кругах под шутливым прозвищем КУТНУ (Кто Угодно Только не Уорнер) уже встречались с двумя другими возможными кандидатами на освободившееся место и теперь ожидали их решения. Они понимали, что стоит им объявить Уорнера преемником покойного, как это тотчас сведет к нулю шансы других кандидатов. «Мы отдавали себе отчет в том, что любая борьба за выдвижение в кандидаты повредит каждому из них», — сказали они позднее.

Уорнер со всей откровенностью заявил сторонникам Обенсхайма, что желал бы видеть выдвинутой свою кандидатуру, и хотя, по его собственному признанию, ему хотелось бы заручиться одобрением центрального комитета партии, он сумеет обойтись и без него. Уорнер добавил, что в ближайшем будущем намерен объявить о своих планах, после чего затронул тему оставшегося после Обенсхайма стотысячного долга. «Долг каждого из вас, — заявил он, — внести свою лепту в покрытие этого долга, чтобы вся тяжесть его выплаты не легла на семью покойного». Кроме того, Уорнер выразил надежду, что сотрудники предвыборного штаба Обенсхайма будут помогать новому кандидату — кто бы он ни был, — потому что до всеобщих выборов осталось всего три месяца.

«Между нами — даже намеками — не возникло дискуссии по поводу Quid pro Quo», — утверждает один из участников этого разговора.