Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Дьявольская предусмотрительность Палена отрезала Павлу все пути для отступления. Дверь в опочивальню императрицы оказалась заколоченной, единственный преданный ему полк Саблукова удалён, на часах остались лишь те, кто знал, что произойдёт, или был настроен против императора.

Но предусмотрительность Палена простиралась и до ареста всех верных слуг Павла — в полночь 11 марта он отрядил вверенных ему полицейских, чтобы арестовать всех, кто мог хоть как-то противодействовать его замыслам.

Обер-прокурор Обольянинов, генерал Кушелев, Котлубицкий сразу были препровождены в Петропавловскую крепость.

Пален велел на всякий случай арестовать и Кутайсова, не слишком доверяя старому слуге императора. Но, забыв о своём господине, забыв обо всём, чем был ему обязан, старый турок выскочил на улицу прежде, чем солдаты вошли в его дом, в стоптанных ночных туфлях и халате, бросился бежать и достиг дома Ланского, где и был укрыт. До следующего дня он не показывался нигде...

К Михайловскому замку подъехала закрытая карета — она предназначалась для отрёкшегося императора, чтобы отвезти его в крепость.

«Офицеры, бывшие в заговоре, — вспоминал позже Лобанов-Ростовский, — были расставлены в коридорах, у дверей, у лестниц для наблюдения...»

Измайловский полк был верен императору, но Пален и тут придумал, как изолировать его от помощи императору: напоили допьяна командира измайловцев Малютина, и полк оставался в казармах, не имея никакого предписания.

Конногвардейцы, получившие от самого императора приказ выступать в Царское Село на рассвете, готовились к этому походу.

Недовольный императором батальон Семёновского полка под управлением самого активного из заговорщиков генерала Депрерадовича в полночь начал движение к Гостиному двору. А другой батальон этого полка, предусмотрительно намеченный самим Александром, уже стоял в карауле во всех переходах Михайловского замка...

Солдаты шли безмолвно. Им, как и всегда в таких случаях, даже не было известно, куда их ведут, что они должны делать. Но генерал-лейтенант Талызин скомандовал решительно:

— Полуоборот направо, марш!

И солдаты повиновались командирскому приказу...

В самую полночь Михайловский замок был окружён двойным кольцом войск. Под ледяным ветром, под тёмным ночным небом, затянутым низкими чёрными тучами, мёрзли преображенцы, а потом и подоспевшие семёновцы.

Никто не знал, что будет, никто и не предполагал, что разворачивается последняя страница заговора.

Всё знал только сам Пален, его ближайшие сподвижники.

На квартире Талызина, когда большинство офицеров уже были в сильном подпитии, Пален предложил всем разделиться на две группы. Одну должен был повести Платон Зубов, но фактически руководил ею Бенигсен, другую — сам Пален. Соединиться обе группы должны были лишь у Михайловского замка.

Самую ударную группу Пален сформировал таким образом, что в неё вошли люди, наиболее ненавидевшие царя, — Платон Зубов, его брат Николай, уже давно подвыпивший и ищущий, к кому бы приложить свою агрессию и силу, Яшвиль, Скарятин, Татаринов, Бороздин, недавно женившийся на дочери Ольги Жеребцовой и потому вошедший в клан Зубовых, Гораднов, а также совсем ещё молодой капитан Александр Аргамаков. Этот племянник Дениса Ивановича Фонвизина вовсе не собирался вступать в заговор, и, когда ему предложили это, он отказался. Встретив в коридоре Аргамакова, великий князь Александр изумлённо упрекнул его за это.

Просил не за себя — за Россию. И Аргамаков был вынужден согласиться. А он был полковым адъютантом и имел право свободного доступа не только во дворец, но и в самый кабинет и опочивальню Павла.

Разбившись на группы, заговорщики начали свой путь...

Михайловский замок стоял в темноте и тишине, но не все в нём спали.

Царь давно улёгся на свой тощий кожаный матрац, подложив под голову такую же тощую кожаную подушку и слегка прикрывшись своей военной шинелью.

Почти так же спал и великий князь Константин: он во всём подражал отцу, а участие в военной кампании в Италии и близость к старому полководцу Суворову сделали его нечувствительным к бытовым удобствам.

В пуховиках разметалась Анна Фёдоровна — у неё с вечера стали болеть зубы, и, наглотавшись лекарственных отваров, она с трудом успокоилась на мягких подушках.

А вот Мария Фёдоровна даже не ложилась. Отпустив своих статс-дам, она расхаживала по своей опочивальне, роскошно обставленной и украшенной дорогими картинами. То подходила к камину, где всё ещё жарко тлели угли от больших поленьев, то присаживалась к письменному столу, но беспокойство и томительные предчувствия не давали ей ни минуты покоя. Ничем не могла она занять свои руки, всё ещё белые и полные, ломала пальцы, с которых уже сняла драгоценные перстни.

То снимала соболий капот, ложилась в широчайшую пуховую постель, то вскакивала и снова принималась ходить по комнате от камина к письменному столу, потом к дверям в спальню императора, почему-то сегодня заколоченным, и тревожно думала о том, что её ждёт...