Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Но за столом почти никто не пил. Лишь графиня Ливен позволила себе отпить несколько глотков вина, да Михаил Илларионович Кутузов опорожнил весь бокал.

Знали, император не любит пьяниц, сам не пьёт и не курит, не выносит запаха спиртного и табака, и потому за столом царила почтительная тишина, нарушавшаяся только словами императора да тихими ответами тех, к кому он обращался.

А Павел словно бы и не чувствовал этой почтительной тишины — он был весел и приветлив, прост и словоохотлив.

Елизавета молча наблюдала его весь ужин. Что-то будет завтра, думалось ей, повторится ли такой же вот ужин в этом великолепном столовом зале, или это последний ужин этого царствования?

Всегда было заведено, что после ужина все выходили в соседнюю комнату и император прощался с детьми и гостями, прежде чем отойти ко сну.

Так и теперь: все столпились в соседнем просторном зале. Павел вышел и стал обходить ряды собравшихся, прощаясь со всеми.

Возле Михаила Илларионовича Кутузова он остановился, вгляделся в стоявшее в простенке зеркало и повернулся к фельдмаршалу:

— Как не умеют ещё делать зеркала, Михаил Ларионыч! Глядите, я в нём кажусь со свёрнутой набок шеей!

Кутузов посмотрел. С его стороны не было заметно этого искривления, и он отрицательно покачал головой.

— Ладно, — весело сказал Павел, — передавайте от меня поклон супруге вашей Екатерине Ильиничне...

Кутузов низко поклонился.

— Огромная честь для моей супруги, ваше императорское величество, — ответил он.

— Прощайте, Михаил Ларионыч.

Павел повернулся на каблуках-своих грубых сапог-ботфортов, запел своё любимое «Ельник мой, ельник, частый березник» и, не прощаясь больше ни с кем, быстро ушёл к себе.

Он ещё некоторое время не ложился в постель. Долго молился в прихожей у иконы, стоя на коленях, потом вызвал лейб-медика Гриве, чтобы тот дал ему на ночь успокоительное питьё.

Гриве пришёл, принёс в стакане питьё и несколько минут взбалтывал его.

Павел прошёлся до конца комнаты, затем обернулся и спросил Гриве:

— Кстати, дорогой мой, вас не мучит или вашу совесть не тревожит то обстоятельство, что вы лечите врага своих соотечественников?

Гриве был англичанином, а в последнее время антианглийские настроения Павла весьма усилились.

Лейб-медик изумлённо уставился на императора:

— Ваше императорское величество, любой человек моей профессии не имеет другой цели, кроме лучшего выполнения долга человечности...

Павел быстро подошёл к доктору, обнял его и растроганно сказал:

— Я не сомневаюсь, да и не сомневался никогда...

До окончательного отхода ко сну Павел ещё спустился по винтовой потайной лесенке в комнаты княгини Гагариной, провёл там почти час, даже написал записку больному Ливену:

«Ваше нездоровье затягивается слишком долго, а так как дела не могут быть направляемы в зависимости от того, помогают Вам мушки или нет, то Вам придётся передать портфель военного министерства князю Гагарину...»

И только после итого Павел отправился наверх, улёгся в свою походную железную койку, на жёсткий кожаный тюфяк, и, как всегда, в его ногах устроился его любимый Шпиц, дворняжка, отстаивающая свою привилегию спать в ногах императора.

Куда она потом девалась, эта дворняжка, никто не мог сказать.

А у Хитрово, Ушакова и Депрерадовича веселье было всё ещё в разгаре. Вино лилось рекой, заговорщики в парадных мундирах вели уже почти бессвязные речи, а потом отправились на квартиру генерала Талызина.

Бенигсен лишь около десяти вечера явился к Платону Зубову, и тот сразу объявил ему о заговоре. Старый генерал только спросил, кто стоит во главе, и, когда ему назвали Палена, он, не колеблясь, примкнул к заговорщикам.

Сенатор Трощинский уже написал манифест от имени Павла, в котором император по болезни передавал власть в стране сыну...

Около полуночи в квартиру Талызина явились и все вожди заговора — Зубовы, Пален, Бенигсен.

Более шестидесяти человек были уже в сильном подпитии, шампанское лилось рекой.

Князь Зубов объяснил собравшимся, что Екатерина Вторая завещала трон не сыну, а внуку, что наследник с заговорщиками и уже готов манифест отречения Павла.

И тут поднялся шум. Заспорили, многих смущало своё участие в этом странном предприятии.

Палену прямо задали вопрос:

— Что делать с императором, коли он не подпишет отречение?

И Пален так же прямо ответил:

— Разве можно приготовить яичницу, не разбив яиц! Заговорщики поняли это каждый по-своему...

Уходя в свою опочивальню, Александр предупредил камер-фрау Гесслер:

— Сегодня вы останетесь дежурить в моей прихожей. Едва придёт граф Пален, немедленно разбудите меня.

В Михайловском замке наступила тишина...

Глава третья