Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Потом долго советовался с докторами. Все они в один голос говорили, что даже во время дороги она уже посвежела, что ей несколько лучше, а морской воздух Азова и вовсе сделает её здоровой.

Он ушёл к себе в умиротворённом настроении, думая только о ней, представляя, как завтра покажет ей и старый сад, и расчищенные им самим дорожки в нём, и подстриженные по её вкусу кусты, и большие розарии, и клумбы с пёстрым набором самых разных цветов...

А в Петербурге уже вовсю хлопотала Мария Фёдоровна. Её громкий голос раздавался во всех залах и покоях Зимнего дворца. Она уже переехала сюда из Павловска, в апартаментах Александра поселила Николая, а в апартаментах Елизаветы — его жену, прусскую королевну, а рядом с собой их сына, своего внука, Александра.

Она одна во всей империи знала о предстоящем. Никто больше не догадывался об этом.

Перед отъездом Александр пришёл к матери, тихо сказал ей, что намерен отречься от трона, что он устал, постарел душой и телом и теперь пусть молодой Николай встанет у руля этой империи...

— Если ты отречёшься, — ответила ему мать, — в империи будут две силы — люди потянутся к тебе, и мало сторонников будет у Николая, Константин не в счёт, он сам отрёкся, но он в Варшаве, и ему нет дела до империи. Уйди добровольно, но так, чтобы все думали, что ты умер, чтобы всё было необратимо...

Он в изумлении глядел на неё.

— Я уйду в скит, в глухой монастырь, — так же тихо сказал он.

— И всё равно к тебе станут сходиться люди. Мир и благоденствие, спокойствие империи могут быть только при одном условии: если люди будут знать, что тебя нет, что это неповторимо.

— Разве это возможно, — ещё пытался сопротивляться он.

— Что мешает тебе подменить тело, уйти в монастырь тайно, так, чтобы никто не знал, даже Елизавета.

— Чтобы она не узнала, что в гробу лежу не я? — снова удивился Александр.

— Она умрёт к тому времени, — жёстко отрезала мать, — она же поехала умирать. Ну, а если и не умрёт, обставь всё так, как надо. Князь Волконский тебе во всём поможет...

Александр молча наклонил голову. Вот почему он заказал в лавре заупокойную службу по себе, вот почему так горько прощался с Петербургом, где прошли все годы его жизни. Ему всё давно было известно, и он приготовился к тому, к чему вела его мать, Мария Фёдоровна.

В душе он понимал справедливость её слов: да, Николая знали лишь как жестокого и страстного военного, никто не знал его больше.

Александр прошёл войну, вывел народ из катастрофы — его любили и знали, хоть и собирались в кружки и общества.

Его отречение наделает много шума, а смерть необратима... Не к кому станет апеллировать, в государстве всё будет спокойно.

А Елизавета? Что ж, она доживает последние дни...

Сразу после отъезда императорской четы Мария Фёдоровна пригласила к себе лучших придворных портних. Она заказала такое чудесное платье для Елизаветы в гробу, что все дамы Петербурга, как только распространился слух об этом платье, тайком бегали к портнихам, снимали фасон и рассказывали о нём небылицы. Столица долго обсуждала во всех гостиных лишь эту тему — фасон и материю заупокойного платья Елизаветы.

Слухи могли бы просочиться и в Таганрог, но ни одна из придворных дам не набралась смелости, чтобы сообщить умирающей Елизавете подобную пикантную подробность...

А Елизавета оживала на глазах. То ли лёгкий морской воздух был для неё живительной силой, то ли внимание и забота императора восстанавливали её силы, но скоро она немного поправилась, и её плоская и сухая фигура уже приняла довольно плотные формы.

После отменного завтрака — а кормили её на редкость питательно и вкусно, то овсяной кашей с изюмом и добавками из фруктов, то крабовым супом в чудесном обрамлении зелени, то котлетками из жирной курицы — она отправлялась гулять в сопровождении своих фрейлин.

Приходила на берег моря, долго стояла на пирсе, глядя в расстилавшееся перед ней бескрайнее полотно воды, куталась в мягкие тёплые шарфы от свежего ветерка.

Иногда она встречалась с императором, тоже выходившим на прогулку после скудного, привычного для него завтрака. Они вместе шли по тихим пыльным улицам городка, разглядывая тучных нянек с детьми, изредка проезжавшие старые колымаги, видели важных, как и в Петербурге, толстых ванек[29], часами поджидавших случайных седоков на расхлябанных дрожках, запряжённых дохлыми костлявыми клячами...

Чаще всего ходили они в местный собор, отличавшийся странной домовитостью, полосатыми полотенцами на стенах, не изукрашенный ликами святых или нелепыми сценами из Священного Писания, расписанными местными мастерами. Здесь особенно хорошо молилось и думалось — спокойно, уединённо.

Только на паперти сидели двое-трое нищих и заунывными голосами пели про свою нужду:

— Подайте, ради Господа нашего Иисуса Христа!

Они раскладывали в их негнущиеся, почерневшие от жары и грязи руки медные монетки и возвращались в свой тихий, просторный и тенистый сад, молча радуясь наступившему облегчению...

Потом наступило время, когда Александр стал объезжать соседние посёлки и города с инспекцией войск.