Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Павел выскочил за дверь, велел и сыну удалиться, запер императрицу на ключ в её комнате и в течение нескольких часов не позволял ей ни с кем сноситься.

Только после того, как этот арест на три часа был снят, узнала об этой сцене и Нелидова. Она решила, что достаточно влиятельна, чтобы успокоить Павла, но оказалась очень неосторожной.

Вместо того чтобы успокоить государя, она стала упрекать его за то, что он так несправедлив к столь добродетельной своей жене, родившей ему десятерых и выходившей девятерых детей, не далее как в январе этого же года разрешившейся последним отпрыском царского дома — великим князем Михаилом. Акушер, выписанный Павлом, сказал ей, что больше она рожать не сможет ввиду опасности для жизни. И хоть говорила потом Мария Фёдоровна, что свои доктора отказались подтвердить этот диагноз берлинского лекаря, она так и не сумела убедить Павла отменить его табу на посещение её спальни...

Павел слушал Нелидову со страшным гневом. Она сначала предостерегала его, говоря, что народ и знать обожают императрицу, что он сам становится тираном, что над ним смеются, когда не умирают от страха, и даже назвала его палачом.

Но она не рассчитала свои силы.

— Я знаю, — воскликнул он в сильном гневе, — что создаю лишь неблагодарных, но я вооружусь полезным скипетром, и вы первая будете им поражены! Уходите вон!

Нелидова получила приказание оставить двор, и бывшая фаворитка уехала в Эстляндию. На её месте теперь была молоденькая, глупая и смешная Лопухина.

Елизавета молча переживала этот новый позор для всей семьи.

Мало того, что Павел велел ей переехать в Петербург, мало того, что он поместил её во дворце, ему необходимо было хоть кому-то поведать о своей внезапно вспыхнувшей страсти. И предметом для своих излияний он избрал старшего сына.

Каждый день он требовал к себе Александра, рассказывал о прелестной девушке, требовал уважительного к ней отношения, но всё, что он делал в знак своей любви, не вызывало в Елизавете ничего, кроме горького презрения.

Она увидела Лопухину на одном из балов, где уже предписывалось танцевать вальс, потому что эта девушка любила вальсы, увидела огромный дом на Дворцовой набережной, подаренный государем безвестной некогда фаворитке, малиновый цвет, ставший любимым для Павла, потому что Лопухина любила этот цвет.

Всё, что только просила Лопухина, тотчас исполнялось, и все царедворцы бросились в дом Лопухиной, чтобы представиться ей, попросить о благодеянии.

Единственная из женщин России, она была представлена к Мальтийскому ордену, её имя Анна стало символом для царя как девиз Божественной милости...

Семейство Лопухиных уже было в большом почёте у царя — им давали поместья, деньги, крестьян, ордена, чины...

Елизавета лишь покачивала головой: ладно бы ещё Нелидова, та была хоть умна, ладно бы ещё слуги да лакеи, но зачем разглагольствовать с сыном о своей любви, зачем оскорблять его сыновние чувства?

Она тоже чувствовала себя оскорблённой, фамильная честь всегда стояла у неё на первом месте, она никогда не забывала о своём высоком положении, даже если и трепетала от взгляда пронзительных чёрных глаз князя Адама Чарторыйского, если и пробегал магический ток по всем её жилам, едва она видела его.

Но она никогда не снизошла бы до любовной сцены с кем бы то ни было, если человек был ниже её по рождению, если за ним не стояла такая же, как у неё, древняя и богатая родословная.

Она слишком ценила свою честь и презирала Павла за его любовь напоказ.

И сочувствовала Александру: каково было ему выслушивать отцовские излияния?

Глава десятая

— Ты не представляешь, дорогая Элиза, как я счастлива, — возбуждённо блестя влажными карими глазами и не в силах удержаться от радостной улыбки, говорила великая княгиня Анна Фёдоровна своей лучшей и единственной подруге при русском дворе — Елизавете Алексеевне, старшей из невесток русского императора. — Как только я подумаю, что смогу обнять своих сестёр, свою мать, отца, увижу опять мой любимый Кобург, у меня захватывает дыхание. Я не в состоянии понять, почему Господь так милостив ко мне, что я еду в Кобург...

— Напротив, Аннушка, — печально сказала Елизавета, — я хорошо понимаю тебя и как же завидую тебе! У меня нет такой возможности, а я так скучаю по маме, отцу, своим сёстрам и даже брату Карлу, хотя дома, в Бадене, я относилась к нему не очень-то ласково...

Она грустно смотрела на Анну: единственный человек, которому она могла поверять свои мысли и переживания, тоже покидал её.

Как была бы счастлива она сама, если бы ей представилась такая оказия — поехать в гости к матери, в Баден, увидеть синее небо Дурлаха, знаменитую аллею пирамидальных тополей, насладиться видом зелёных полей и виноградников, отогреться на тёплом солнышке от стужи Санкт-Петербурга!