Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Но больше всего неприятностей доставляли Суворову австрийские министры, желавшие удержать власть над русскими войсками и командовавшие ими по своему желанию. Им нужно было лишь вернуть свои владения в Италии, восстановить власть монархии Габсбургского дома, а интересами России они пренебрегали.

Константин о многом рассказал императору, искренне возмущаясь продажными и коварными политическими деятелями из австрийского дома.

Павел понял наконец политику Габсбургов и приказал русской армии возвращаться домой.

Этого не простили Александрине ни император Франц, ни его жена, Мария-Терезия. Более того, сюда примешалось ещё и личное недовольство Марии-Терезии. Странно, но императора Франца также поразило удивительное сходство Александрины и его умершей первой жены — Елизаветы Вюртембергской, сестры Марии Фёдоровны. Франц любил Елизавету Вюртембергскую первой и искренней любовью.

Как и у Павла, воспоминания об умершей надолго поселились в его сердце. Мария-Терезия, его вторая жена, властолюбивая, разнузданная и развращённая императрица, сразу заметила признаки симпатии своего мужа к невестке, и в ней загорелась ненависть.

Мария-Терезия полностью подчинила себе мужа, императора Франца, и он не смог защитить от её интриг и сплетен юную русскую принцессу.

Дело доходило даже до того, что Мария-Терезия запрещала Александрине надевать свои драгоценности, потому что они были гораздо дороже драгоценностей самой императрицы.

Словом, Елизавета понимала, что мелкие уловки, придирки и кляузы так же отравляют жизнь Александрины, как и её собственную жизнь. И она жалела старшую дочь Павла, писала ей часто и поддерживала, как могла, в своих письмах. И сопоставляла: эрцгерцог Иосиф, муж Александрины, так же, как и Александр, не мог защитить свою жену от упрёков и постоянных нотаций свекрови.

«Как похожи две наши жизни! — часто думала Елизавета. — Отличаются они лишь удалённостью друг от друга. Не таковы ли и все жизни царских или императорских невесток, принуждённых сносить ограниченный ум, мелочность и придирки своих царственных свекровей?»

Впрочем, Елизавета понимала, что в дело тут вмешивались и политические интересы: Габсбурги постоянно опасались, что Венгрия, палатином которой был Иосиф, захочет отделиться от Австрии и приобрести при помощи русских штыков самостоятельность, что православие Александрины может стать дополнительным стимулом для этого, и всячески притесняли и сковывали её православную веру.

Александрина кротко терпела все издевательства, даже не волновала мать и отца рассказами о своей нелёгкой жизни при австрийском дворе, но болела, хирела, часами молилась, и жизнь её день ото дня становилась всё более хрупкой и ненадёжной...

Елизавета и сама часто болела, постоянно простуживалась от страшных сквозняков, гулявших по всем дворцам императорской семьи, но поддерживала себя письмами к матери, обращая свой взор в сторону Бадена. Может быть, и там, при дворе маркграфа, царили те же нравы, но в силу своего раннего детства она их не замечала и Баденский двор казался ей идеальным...

«Со вчерашнего вечера мы в Петергофе, — писала она матери, — чудное место, я всегда его любила, но император портит всё. Если бы мы были одни или с покойной императрицей — как было бы приятно! Но у императора не в моде советоваться со вкусами других, ему решать самому за всех остальных, и императрица тоже — решила однажды, что мы должны жить в Павловске, а мы даже не осмеливаемся попросить, чтобы остаться здесь.

Вы бы очень расстроились, мамочка, доведись Вам стать свидетельницей того, что здесь происходит. Вы, кому так отвратителен эгоизм, убедились бы сами, что тут действуют лишь по этому принципу, даже не скрывая того, — считается естественным, что император и императрица руководствуются лишь собственными капризами.