Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор

На борту корабля HMS Vanguard, а затем в поезде White Train Маргарет и Таунсенд оказались в опасной близости друг к другу, и с течением времени это расстояние все более сокращалось. Много позже Маргарет признавалась своей фрейлине Энн Гленконнер, что именно в Южной Африке, посреди колышущихся под порывами ветра трав саванны и бескрайних песчаных заливов, она поняла, что ее влечение к Таунсенду уже не было платоническим. «Каждое утро мы ездили верхом в этом удивительном краю с восхитительной погодой. Именно там я действительно влюбилась в него»²². Воспоминания об этих идиллических днях оставались с Таунсендом многие годы. В романизированных мемуарах «Время и шанс», опубликованных тремя десятилетиями позднее, в 1978 году, его воспоминания перекликаются с чувствами Маргарет: «Мы неслись в прохладном воздухе, через пески, через вельд, и это были самые прекрасные минуты дня»²³. Этот ежедневный ритуал, так далеко от дома, стал прологом к головокружительному любовному роману, приведшему в конце концов к скандалу.

Очевидцы близкого общения между королевским шталмейстером и принцессой, стоявшей второй в линии престолонаследия, рассматривали это как легкое увлечение молоденькой девушки. И король с королевой, и Елизавета считали, что неловкие заигрывания представляли собой подростковые проявления ее кокетливой натуры, которую они наблюдали у Марго с детства. Таунсенд обладал свойством хорошего политика и придворного – способностью дать почувствовать человеку, с которым общаешься, что он единственный и неповторимый объект твоего внимания. Маргарет, с ее вечными жалобами на то, что она занимает второе место после Елизаветы, теперь упивалась его безраздельным вниманием. Даже король поддавался этой легкой и доверительной манере бывшего летчика-истребителя. Однажды, как вспоминал Таунсенд, король во время серьезного разговора с ним в машине вдруг «оборвал себя на полуслове», как бы напоминая себе: «О чем я думаю, разговаривая подобным образом, ведь я – король»²⁴. Возможно, это отражало его внутреннее отношение к Таунсенду как к полноправному члену своей семьи, как к сыну, которого он никогда не имел. За исключением семьи, Таунсенд был единственным человеком, способным успокоить короля во время его приступов ипохондрии. Они становились все более частыми, что заставляло премьер-министра Смэтса сильно беспокоиться о его здоровье.

Конечно, королю и в голову не приходило, что молодой шталмейстер и младшая дочь находились на грани тайного романа, хотя ее жизнерадостность и кокетливость заметно возрастали с каждым днем. По мнению одного из знакомых, «она самая живая и непосредственная из всех членов королевской семьи за многие века, если не единственная»²⁵. Основная функция Маргарет состояла в том, чтобы быть наследницей в запасе, а это оставляло ей массу свободного времени. Ведь все внимание королевского окружения занимали король и его прямая наследница.

Предстоящая речь Елизаветы и ее присутствие рядом с отцом давали надежду как на перемены, так и на прочную преемственность, а на принцессу смотрели как на прообраз способной молодой королевы Виктории, ждущей своего часа.

Центральным пунктом южноафриканской поездки стала речь Елизаветы в ее 21-й день рождения, которая транслировалась 21 апреля из Дома правительства в Кейптауне. Принцесса присягнула на пожизненную верность короне. Ее речь, услышанная 200 миллионами людей во всем мире, была результатом многочасовых репетиций и переписываний, так как первоначальный вариант король счел «слишком напыщенным». Она отрабатывала речь с корреспондентом Би-би-си Фрэнком Гиллардом, пока он наконец не счел ее «готовой и уверенной в себе»²⁶. В этот знаменательный день, объявленный официальным праздником премьер-министром Смэтсом, принцесса начала свою семиминутную речь изъявлением преданности Содружеству наций в его стремлении к расовому равенству. «Я приветствую возможность обратиться ко всем народам Британского Содружества и Империи, где бы они ни жили, к какой бы расе ни принадлежали и на каком бы языке ни говорили» (по иронии судьбы, апартеид стал государственным законом в Южной Африке спустя всего год после королевского визита). Она заверила слушателей в своей личной приверженности монархии, произнеся трогательный, почти монашеский обет – целиком и полностью отдать свою жизнь служению короне и ее подданным: «Я заявляю перед всеми вами, что вся моя жизнь, будь она длинной или короткой, будет посвящена службе вам и нашей великой имперской семье, к которой мы все принадлежим. Но у меня не хватит сил, чтобы одной исполнить это обещание, если вы не окажете мне поддержку, и я призываю вас к этому».

Когда Елизавета в первый раз прочитала это место, она не смогла сдержать слез. На ее родителей оно произвело такое же впечатление во время трансляции радиообращения. Даже королева Мария потянулась за носовым платком и коряво вывела в своем дневнике: «Конечно, я плакала»²⁷. Не удержался от слез и старый романтик Уинстон Черчилль.